Тайны русской дипломатии - [68]

На первых допросах нелепые обвинения в антисоветском заговоре и шпионской деятельности Виталий Маркович отрицал. Но после зверских избиений и жестоких пыток наговорил на себя и на своих сослуживцев такого, что следователи удовлетворенно потирали руки: за разоблачение такого вражеского гнезда их ждали высокие награды. Правда, не всех, через несколько лет наградой для многих из них, в том числе и для их начальника Ежова, стала чекистская пуля.

Но расстрелять Тухачевского, Примакова, Уборевича, Якира, Пугну и многих других эти вурдалаки успели, в июне 1937-го «врагам народа» вынесли смертный приговор и в тот же день привели его в исполнение.

РОСЧЕРК КРАСНОГО КАРАНДАША

ЦЕНА БЛАГОСКЛОННОСТИ «ХОЗЯИНА»

Среди множества нелепых, абсурдных и кровавых дел, так или иначе связанных с именами советских дипломатов, одно стоит особняком. Во-первых, это дело не дипломата, а журналиста, и, казалось бы, к нашей теме не имеет отношения. Но, во-вторых, ознакомиться с ним просто необходимо, так как судьбы многих дипломатов в самом прямом смысле слова оказались в руках этого журналиста. Я говорю о Михаиле Кольцове.

В 1930-х годах популярность этого человека была сравнима с популярностью челюскинцев или папанинцев, его репортажами зачитывалась вся страна, к его книгам писали предисловия Бухарин и Луначарский, он состоял в переписке с Горьким, встречался со Сталиным — и вдруг арест… За что? Почему? Что натворил этот любимец партии и правительства? Ответы на эти вопросы долгое время были за семью печатями, но я их нашел — они в следственном деле № 21620 по обвинению Михаила Ефимовича Кольцова. Три тома лжи, клеветы, наветов, оговоров, три тома нелепейших признаний, убийственных характеристик и, что самое ужасное, три тома кошмарных показаний, которые сыграли роковую роль в судьбах многих и многих людей, в том числе и дипломатов.

Примечательно, что постановление об аресте Кольцова утвердил лично Берия. Думаю, что его подпись появилась не случайно. Чтобы арестовать такого человека, как Кольцов, нужна была виза не менее чем наркома внутренних дел. Ни секунды не сомневаюсь, что была и другая виза, только устная: не согласовав вопроса со Сталиным, даже Берия не мог поднять руку на человека, которого в Кремле «ценят, любят и которому доверяют». Именно так говорил о Кольцове человек из ближайшего окружения Сталина.

Самое странное, что именно в те дни, когда Михаила Ефимовича стали приглашать в Кремль и говорить, как его ценят, Кольцова начали обуревать дурные предчувствия.

Вот что рассказывал об этом периоде жизни Кольцова его родной брат, известный художник-карикатурист Борис Ефимов:

— Когда брат на короткое время приехал в Москву весной 1937 года, на Белорусском вокзале его встречала «вся Москва» — писательская и газетная. Отблеск захватывающей борьбы в Испании ложился на боевого правдиста, создавал вокруг него ореол популярности и уважения. В эти дни брат чрезвычайно занят на всякого рода собраниях и совещаниях, ему приходится рассказывать о своих испанских впечатлениях самым различным аудиториям слушателей.

Несомненно, самой серьезной из этих аудиторий была самая немногочисленная, состоящая всего из пяти человек. Это был Сталин и четверо приближенных к нему лиц. Вопросы к Кольцову и его подробные ответы заняли больше трех часов. Наконец, беседа подошла к концу. И тут, рассказывал мне Миша, Сталин начал чудить.

Он встал из-за стола, прижал руку к сердцу и поклонился: — Как вас надо величать по-испански? Мигуэль, что ли?

— Мигель, товарищ Сталин, — ответил я.

— Ну так вот, дон Мигель. Мы, благородные испанцы, сердечно благодарим вас за ваш интересный доклад. Всего хорошего, дон Мигель! До свидания.

— Служу Советскому Союзу, товарищ Сталин!

Я направился к двери, но тут он снова меня окликнул и как-то странно спросил:

— У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?

— Есть, товарищ Сталин, — удивленно ответил я.

— Но вы не собираетесь из него застрелиться?

— Конечно, нет, — еще более удивляясь, ответил я. — И в мыслях не имею.

— Ну, вот и отлично, — сказал он. — Отлично! Еще раз спасибо, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель.

На другой день один из вчерашней четверки, а это был Ворошилов, сказал Кольцову:

— Имейте в виду, Михаил Ефимович, вас ценят, вас любят, вам доверяют.

А со мной Миша поделился неожиданным наблюдением.

— Знаешь, что я совершенно отчетливо прочел в глазах «хозяина», когда он провожал меня взглядом?

-Что?

— Я прочел в них: «Слишком прыток».

Вскоре Кольцов снова уехал в Испанию… Вернулся он еще более популярным, значимым и любимым человеком. Как из рога изобилия на него посыпались ордена, звания и должности. И все же…

— Не могу понять, что произошло, — говорил он брату, — но чувствую, что-то переменилось. Откуда-то дует этакий зловещий ветерок… Думаю, думаю и ничего не могу понять. Что происходит? Каким образом у нас вдруг оказалось столько врагов? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми жили рядом! Командармы, герои Гражданской войны, старые партийцы! И почему-то, едва попав за решетку, они мгновенно признаются в том, что они враги народа, шпионы, агенты иностранных разведок. В чем дело? Я чувствую, что сойду с ума… А недавно Мехлис показал мне резолюцию Сталина на деле недавно арестованного редактора «Известий» Таля: несколько слов, адресованных Ежову и Мехлису, предписывали арестовать всех упомянутых в показаниях лиц. Понимаешь? Люди еще на свободе, строят какие-то планы на будущее и не подозревают, что уже осуждены, что, по сути дела, уничтожены одним росчерком красного карандаша.