Тайны Ракушечного пляжа - [57]

Постепенно их начинало клонить в сон. Кристина обвивала девочку рукой, и под звук плещущихся волн и крики чаек они вместе погружались послеобеденную дрему. Они спали часа два, тесно прижавшись друг к другу, а когда солнце начинало садиться, отправлялись обратно домой.

___

~~~

Мне снилось, что я стою на веранде Гаттманов и заглядываю в окно. На улице темно и прохладно. В доме над обеденным столом горит лампа, и в ее теплом свете я вижу за столом Андерса и Осе вместе с Юнатаном, Максом и малышкой Хеддой. Хедда сидит на высоком детском стульчике, и Осе кормит ее, отламывая по кусочку от толстого ломтя хлеба. По другую сторону от нее сидит Андерс. Мальчики повернуты ко мне спиной. Даже на веранде пахнет свежеиспеченным хлебом.

Я постучала в окно, но они, похоже, меня не заметили. Тут я почувствовала, что земля сотрясается от приближения тяжелых шагов, и заколотила по стеклу изо всех сил.

Андерс встал, склонился над столом и с удивлением посмотрел на меня. Осе крепко схватила его за руку. Другой рукой она прикрыла Хедде глаза, словно желая защитить ее от некого ужасного зрелища. Тяжелые шаги топали уже прямо за мной, на деревянном полу веранды. Мальчики обернулись ко мне. Сперва они посмотрели на меня, а потом, с удивлением и испугом, на то, что было сзади. Я закрыла глаза и крепко вцепилась в наружный подоконник.

Проснувшись, я некоторое время не могла понять, где нахожусь. Словно после пробуждения я попала в новый сон.

Было темно. Окно находилось не там, где положено. Я увидела возле противоположной стены вторую кровать и вспомнила, что заснула в доме Гаттманов. Я заползла в старую постель Анн-Мари около пяти часов, а теперь, должно быть, уже вечер. Или даже ночь. Меня охватило невероятное смятение.

Ехать домой сейчас просто нереально. Какой безумной идеей было заходить в дом! Да и вообще приезжать сюда. Лучше всего, конечно, снова заснуть, а как только рассветет, сразу отправиться домой.

Но заснуть снова мне не удалось. В комнате было холодно. Я встала и, как только сбросила одеяло, сразу замерзла так, что меня начало трясти. Внезапно я осознала, что именно привело меня в такое смятение, когда я проснулась. В комнате действительно чувствовался запах приснившегося мне свежеиспеченного хлеба!

Я надела туфли и куртку, вышла из комнаты и спустилась по крутой чердачной лестнице.

В верхнем холле, на этаже Тура и Сигрид, я остановилась. Да, действительно пахло хлебом. Послышался какой-то звук. Слабый и довольно неопределенный. Словно капли мелкого дождя. Или семенящее шуршание крысиных лап.

Я стала спускаться по лестнице, осторожно, шаг за шагом. Иногда звук смолкал, и когда я сама на мгновение замирала, выжидая и прислушиваясь, он возобновлялся. Быстро. Медленно. Быстро. Я поняла, что вряд ли это дождь или крыса. Звуки природы совсем другие, она более целенаправленна и решительна. Такая манера — ускоряться, потом останавливаться, красться и снова нестись — свойственна только звукам, издаваемым человеком.

Я миновала нижний холл. В кухне и гостиной было совершенно темно. Звук доносился из комнаты Оке и Карин. Я пошла туда.

В дверях я остановилась и стала высматривать источник этого таинственного звука. Меня несколько удивило, что я не узнала его раньше, поскольку часто издавала подобный звук сама.

Приглушенное, неравномерное постукивание исходило от клавиатуры ноутбука.

В комнате было темно, ее, словно лунный свет, освещал экран компьютера, а работающий за ним мужчина сидел ко мне спиной. Он в очередной раз остановился, обернулся и увидел меня.

Его реакция была вполне понятна. Он резко и судорожно дернулся, точно его ударило током, и я поспешно сказала:

— Это всего лишь я.

Я нащупала рукой выключатель.

— Какого черта, — воскликнул мужчина, когда лампа озарила нас светом.

И тут я его узнала. На нем были очки в узкой овальной оправе красного цвета, а голова — совершенно седая. Мне показалось забавным, что волосы у него стали серыми, словно его светлую голову покрыл тонкий слой матовой пыли. Я подумала, что можно было бы наклониться и сдуть ее. В остальном он ничуть не изменился. Темные брови, здоровый, бронзовый цвет лица. Черты лица стали немного тяжелее, отчетливее.

— Йенс, — проговорила я. — Не знаю, что и сказать. Извини меня, пожалуйста.

Когда я назвала его по имени, он снова вздрогнул, но на этот раз уже не так сильно. Он пока еще не узнавал меня. Да и как он мог меня узнать? В последний раз мы виделись, когда мне было пятнадцать лет. А теперь мне тридцать девять. Мне-то не составило труда угадать, что сидящий тут мужчина — Йенс, поскольку это его дом. Ему же было куда труднее догадаться, что неожиданно спустившаяся с лестницы незнакомка — это соседская девочка, которая гостила здесь двадцать четыре года назад.

Я дала ему немного подумать. Но он по-прежнему не узнавал меня. Меня это задело, сама не знаю почему. Потому что я постарела? Потому что я так мало для него значила? Нет, даже не знаю, чего я обиделась. Ведь то, что он меня не узнавал, было вполне естественно.

Мне пришлось объяснить ему, кто я. И одного имени — с фамилией — оказалось недостаточно, пришлось напомнить о даче, где жила моя семья, о том, что во время летних каникул я была лучшей подругой Анн-Мари, и о том, что летом 1972 года я жила в этом доме. О спальном мешке на острове Каннхольмен я упоминать не стала, предоставив ему кое-что дополнить самому.