Тайны политических убийств - [9]

Эта запись сделана, очевидно, после поездки в Молдавию, откуда он был избран народным депутатом СССР. Начался уже 1991 год. И он не может больше уходить от прямого ответа на вопрос о вине Горбачева.

Задолго до августа, где-то весной, работая над выступлением в Верховном Совете, записывает:

«О М. С. ГОРБАЧЕВЕ. После 6 лет пребывания М. С. Горбачева главой государства коренным вопросом стало:

— КАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО СТРАНА ОКАЗАЛАСЬ НА КРАЮ ГИБЕЛИ. Какие причины создавшейся ситуации объективные, они должны были проявиться независимо от того, кто возглавил бы страну в 1985 году, а чему виной является политика и практическая деятельность Горбачева.

В 1985–1986 годах М. С. Горбачев, да и другие члены Политбюро вели себя как легкомысленные школьники.

И это делали серьезные люди?

Кто и почему организовал антиармейскую кампанию в стране.

Как нам сегодня относиться к нашему прошлому.

Словом, делалось все, чтобы кризис доверия в стране наступил.

Кому и зачем он был нужен?

С чьей стороны имело место это легкомыслие или злой умысел?»

Ответ четкий: «Путь Горбачева — не состоялся. Страна ввергнута в хаос».

Я вижу, что Ахромеев как человек исключительной честности в злой умысел до последнего поверить не может. Однако недопустимость дальнейшего пребывания Горбачева у руководства страны для него уже несомненна:

«О ЧЕМ НАПИСАТЬ М. С. Остался один шаг до отставки. Виноват в первую очередь сам М. С. — его приспособленчество и компромиссность… Отставка неизбежна. М. С. Горбачев дорог, но Отечество дороже».

* * *

Написал ли он это Горбачеву? Наверняка. Или написал, или высказал. Упоминавшийся уже Энгвер, со слов самого Сергея Федоровича, так передает его кредо президентского советника: говорить не то, что хочет услышать Горбачев, а то, что есть в действительности.

Но почему не выступил с требованием отставки Горбачева публично?

Георгий Маркович Корниенко, работавший в то время вместе с Ахромеевым над книгой, вспоминает, что публично выступать лично против президента Сергей Федорович считал неэтичным, поскольку был «при должности»: советник же его!

Трижды писал заявления о собственной отставке. Ссылался на ухудшение здоровья, на последствия ранения и контузии, что было правдой. Но еще большая правда была в том, что должность советника при главном руководителе государства, на которой он надеялся сделать для государства немало полезного, теперь, в критической ситуации, не позволяла ему сделать, может быть, самое необходимое — во всеуслышание выступить против этого руководителя.

А Горбачев не давал ему отставки, думаю, именно потому, что знал: тогда-то уже он будет выступать без всяких «самоограничений». Кстати, следующую свою книгу Ахромеев собирался написать о Горбачеве. Представляю, какая это была бы книга!..

Но 19 августа ринется в Москву не против Горбачева лично выступать. За Отечество!

Ему, остававшемуся официально Президентом СССР, через три дня напишет:

«Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом».

И тут же, опять-таки как советник президента (не освобожденный от этой проклятой должности!), пишет о своей ответственности за участие в работе ГКЧП…

Мне давно хотелось услышать из уст Горбачева, а что он чувствовал, когда узнал о трагической смерти Ахромеева, что чувствует и думает в связи с этим теперь.

Поймать в Москве бывшего президента страны, а ныне — личного фонда очень нелегко. «10 сентября Михаил Сергеевич улетает в Германию. Вернется только 25-го. Но 30-го опять улетит. В Америку. Это до 12 октября. А 19-го снова в Америку»…

И все-таки, после четырехмесячных настойчивых моих звонков, разговор состоялся. Что же услышал я?

Горбачев, по его словам, тяжело пережил смерть Ахромеева. Относился к нему с большим уважением и доверием. Он повторил это два раза: «Я верил ему». Назвал человеком морали и совести: «Покраснеет, но прямо скажет все, что думает». А прилет его в Москву тогда, в августе, воспринял «как удар».

— Это была тяжелая ситуация для президента и Генсека. С одной стороны, близкие люди выступили против. С другой — набирала силу российская власть, российское руководство, они считали, что они на коне. Я должен был пойти на российский Верховный Совет…

Разговор все дальше уходил от Ахромеева — Горбачев говорил о себе, и пришлось прервать его вопросом, который особо меня волновал:

— Скажите, а нет ли у вас хоть какого-то чувства вины перед маршалом? Ведь смерть его стала, так или иначе, следствием трагического положения, в которое была ввергнута страна. Написал же вам: «Вскоре она окажется расчлененной».

— У меня чувства вины не было и нет.

Гулом отдалось во мне это: «Не было и нет», «не было и нет»!..

Он говорил, что собирался пригласить Ахромеева для беседы, но «был заверчен» — как раз встречался в Верховном Совете российском, тогда же делал заявление о снятии с себя полномочий Генсека. А я подумал: кажется, в день его смерти Горбачев и делал это потрясшее меня заявление — отрекся от партии, объявив по существу о роспуске ее! Успел ли услышать Сергей Федорович? Каким же ударом для него это было…