Тайны Питтсбурга - [53]

— Фелдман.

— Привет, Питер Фонда,[47] — ухмыльнулся Фелдман.

— Какого черта ты тут делаешь?

Фелдману было за двадцать, ближе к тридцати. Пот насквозь пропитал его хлопковую безрукавую майку и поблескивал бисером на черных усишках. Большая грудь густо поросла волосами, толстенное левое предплечье украшала татуировка на идиш: «Шельмец». Глаза, да и все лицо, казалось, принадлежали умному, опасному и живому человеку. Он даже немного напомнил мне самого Кливленда, которого только что оттолкнул от себя кончинами толстых пальцев, одновременно вытащив новую сигарету из-за уха.

— Я тут стою возле своего мотоцикла. — Он зажег спичку одной рукой и улыбнулся. — Здорово ты навернулся, Фонда. — Хихикая, он издавал странный звук: «с-с-с», словно надувной матрац, из которого выпускает воздух прыгающий по нему оголец. — А это кто? Деннис Хоппер? — И он выпустил струю дыма мне в лицо.

Я посмотрел в сторону и узнал побитую голубую бочку для полива на переднем крыльце дома, где сейчас должен был отсыпаться после пьянки безобразный муж по имени Рассел.

— Черт побери! — рявкнул Кливленд и рванул к деревянным ступенькам, бросив на меня, прежде чем исчезнуть в доме, взгляд прищуренных глаз, будто ожидал, что я последую за ним. Но Фелдман опустил огромную ручищу на мое предплечье. Я развернулся к нему, начиная понемногу понимать, что происходит.

— В доме ведь кто-то есть? — спросил я.

— Насколько я знаю, в доме сейчас ровно четыре человека, — сообщил Фелдман. Руку он не убирал.

Я молчал и считал в уме. Фелдман снова привалился к своему огромному, слоновьих размеров «харлею» и лишь несколько минут спустя, лениво колыхнув брюхом, похожим на пляжный надувной мяч, отлепился от него и пошел по дорожке, шаркая ногами. Потная гора неистребимой манерности в исподней майке. Не останавливаясь, он откинул голову назад и посмотрел на меня под этим непривычным углом.

— Ну, ты идешь, Бехштейн? — спросило запрокинутое лицо.

В доме все выглядело следующим образом: по-прежнему витавший повсюду запах тухлых яиц сгущался возле дивана в гостиной, на котором лежала старушка в прозрачной косынке, часто дыша и держась дрожащей бело-голубой рукой за грудь. Ее глаза были открыты, и она дико на нас вытаращилась, когда мы вошли, но даже не подняла головы. В соседней комнате раздавались голоса, среди них — голос Кливленда. Потом послышался скрип, будто стол, или комод, или еще что-то протащили по полу. Фелдман, который, оказывается, знал мое имя, вышел в коридор так, словно был в родном доме, глядя себе под ноги и ведя по стене пальцем. Он был похож на мальчика, который в наказание за провинность отправлен в свою комнату, но не боится ни наказания, ни отца. Снова заскрипела, а потом заскрежетала по полу мебель, потом раздался звон битого стекла. Я прыгнул. Когда мы оказались возле приоткрытой двери в конце коридора, я услышал мужской рев, ругань и топот. Фелдман толкнул дверь носком пижонской туфли из ящеричной кожи.

Кливленд и черный гигант сцепились и рвали друг на друге волосы и одежду. Соперник Кливленда — два с лишним метра роста, — судя по всему, желал разделаться с грязным стариком, который сжался в комок в изголовье кровати и выпучил глаза от ужаса. У ног дерущихся лежали обломки туалетного столика и осколки зеркала. На оконной раме бесполезно вращал лопастями облепленный лохмотьями пыли и грязи вентилятор. Кливленд встал между гигантом и его жертвой.

— Ларч, — позвал Фелдман. — Остынь.

У него в руках появился револьвер, и внезапно я потерял способность сглатывать слюну, двигаться и думать. Черное дуло пистолета всегда оказывало на меня завораживающее, гипнотическое действие. Гигант тут же отпустил Кливленда, точнее, стряхнул его с себя. Он выпрямился, и его лоснистые выпрямленные волосы почти коснулись потолка. Он подошел и встал рядом с Фелдманом, приобняв необъятные плечи своего компаньона. Они обменялись улыбками через полметра зловонного воздуха, и Фелдман опустил дуло пистолета. Старик не шевелился, подбородок его был мокр.

— Кливленд, детка, — пропел Ларч, обладатель прекрасного, глубокого, дикторского голоса. — В чем дело? — У него даже не сбилось дыхание, а Кливленд был в плачевном состоянии: он ничего не видел вокруг себя, руки его кровоточили, рубашка была порвана, рот судорожно хватал воздух. Он не ответил Ларчу, только улыбнулся. Это была странная, понимающая улыбка.

— Кстати, Ларч, вот человек, с которым ты так хотел познакомиться, — обронил Фелдман. — Это и есть Бехштейн.

— Ух ты! — прогудел Ларч. Он протянул мне руку размером с хороший словарь и продемонстрировал дорогие зубы. — Похоже, Кливленд показывает тебе зад семейной коняшки?

Стыдно признаться, но в тот момент мне отказало мое обычное кипучее остроумие. Я не мог отвести глаз от черного револьвера.

— Фелдман, Ларч, не надо, — заговорил Кливленд, опираясь ладонями о колени и оставляя на штанах кровавый след. — Он уже развалина, а я час назад сцедил со старушки денег.

Я невольно восхитился умением Кливленда ввернуть острое словцо. «Сцедил». Я тут же взял это на заметку.

— И сколько? — спросил Фелдман. Он уже успел спрятать пушку, и руки у него были свободны. — Семьдесят пять пятьдесят? Этого недостаточно.