Тайны монастырей. Жизнь в древних женских обителях - [35]

После определения лиц, достойных монашеского пострига, игуменья отправляла их списки в духовную консисторию, а сами послушницы писали прошение на имя епархиального архиерея, в котором давали обещание достойно проводить монашескую жизнь.

Форма этого прошения в Холмогорском Успенском монастыре была следующей: «…даем сию подписку настоятельнице, игумении… с сестрами в том, что поступить в монашество мы имеем усердное желание и что обеты монашеской жизни хранить и исполнять обещаемся свято, в чем и подписуемся». После этого в консистории происходило рассмотрение прошений и «личных дел» послушниц. При этом учитывался их возраст – в те времена запрещалось постригать женщин моложе сорока лет, – а также длительность послушнического искуса, который должен был составлять не менее трех лет.

Время нахождения в монастыре той или иной послушницы необходимо было подтвердить документально, в противном случае постриг откладывался до предъявления необходимых документов. Так, с 8 марта по 7 июня 1875 года длилась переписка между настоятельницей Холмогорского монастыря и консисторией о разрешении постричь в мантию двух престарелых послушниц – Феклу Левину и Матрону Варфоломееву, – в связи с тем, что отсутствовали документы, подтверждающие их пребывание в монастыре до 1875 года. Аналогичный случай в том же году произошел и в Шенкурском монастыре. У купеческой дочери, послушницы Екатерины Недошивиной, готовившейся к пострижению в монашество, не оказалось увольнительного свидетельства. Это значило, что обязательный трехгодичный срок ее пребывания в обители не был подтвержден документально. В результате постриг послушницы был отложен до предъявления ею необходимого документа.

В случае, если до ухода в монастырь послушница была замужем, она должна была представить документы, подтверждавшие, что в данное время она не состоит в браке. Вот история, связанная как раз с такой ситуацией. В 1875 году игуменья Шенкурского монастыря Феофания (Сидорова) ходатайствовала перед консисторией о разрешении постричь послушницу Марфу Киселеву. Однако выяснилось, что муж М. Киселевой, Евфимий, жив и не состоит с ней в разводе. Проживал он в Троице-Стефано-Ульяновском мужском монастыре Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии, где был послушником.

Предвижу, что читатель уже предположил, что это либо Евфимий сбежал в монастырь от сварливой жены, либо Марфа укрылась за монастырскими стенами от драчливого мужа, но поспешу разочаровать – на самом деле ничего подобного не было и в помине. Просто в свое время супруги Киселевы решили «добровольно разойтись по монастырям». С чем это было связано – неизвестно. Можно только предполагать, что Евфимий и Марфа ушли в монастыри после смерти детей, когда осознали, что впереди их не ждет ничего, кроме одинокой и бесприютной старости…

После запроса о судьбе Евфимия Киселева, сделанного консисторией в Троицко-Стефановский монастырь, был получен ответ от тамошнего настоятеля, архимандрита Матфея, извещавшего, что 15 июня 1875 года послушник Евфимий был пострижен в монахи с именем Елеазара. Только после этого было разрешено совершить монашеский постриг над М. Киселевой. 14 декабря 1875 года благочинный настоятель Сийского монастыря архимандрит Савватий постриг Марфу Киселеву в мантию с именем Магдалины. Это свидетельствует о том, насколько серьезным – как с документальной, так и с духовно-нравственной точки зрения, – было в те времена отношение к монашескому постригу.

Постриг в мантию (малую схиму) происходил по особому чину, который можно найти в Требнике. Надо сказать, что этот чин из-за своей драматичности попал в поле зрения нескольких поэтов. Вот как он описан, например, в поэме А. Апухтина «Год в монастыре» (хотя поэт ошибочно назвал его рясофорным постриженьем):

А завтра я дрожащими устами

Произнесу монашества обет.

Я в Божий храм, сияющий огнями,

Войду босой и рубищем одет…

Действительно, внешне все происходило примерно так. Послушница, с непокрытой головой и босая, одетая в длинную рубаху (власяницу), находилась в притворе храма. В начале чина монашеского пострига пелось песнопение: «Объятия Отча отвести ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо Господи, умилением зову: согреших на небо и пред Тобою». Это песнопение, сложенное на сюжет евангельской притчи о блудном сыне, который прогулял на чужбине отцовское богатство и в покаянии возвратился к отцу, является ключевым в чине пострига.

В свое время мне пришлось встретиться с одной настоящей монахиней, жившей в монастыре. И на мои расспросы, ради чего люди уходят в монастырь, эта простая женщина дала гениально простой ответ: «Для покаяния». Действительно, блудный сын пришел к отцу с раскаянием в душе, со словами покаяния, и был прощен и принят. Так же, с покаянием, приходит к Отцу Небесному – Богу – и монах, в надежде, что не будет отринут Им.

Под это песнопение послушница, прикрытая мантиями одной или двух монахинь, ползла туда, где на середине храма ее ждал человек, совершавший постриг (монах в священническом сане или архиерей). За это время она трижды, в честь Пресвятой Троицы, полагала земные поклоны. После этого ей предлагался вопрос – ради чего она хочет принять монашество. Затем она давала монашеские обеты – девства, послушания и нестяжания (бедности). После этого послушница должна была трижды поднять и подать ножницы, которые бросал на пол постригавший ее монах или архиерей. Это действие повторялось троекратно в знак того, что послушница принимает монашество по доброй воле. После чего с ее головы крестообразно состригались три небольшие прядки волос, и при этом она впервые слышала свое новое монашеское имя.