Тайны митрополита - [13]
– Во дела, – Николай Сергеевич от удивления аж присел. – А князь-то что?
– Князь с благословения моего – подаяния народу, да на семью по пуду пшеницы да проса, – важно отвечал митрополит. – Да бояр, что позажиточней, обязал инородцев содержать, на землях их расселенных.
– За просто так, что ли?
– Выходит так, – подумав, отвечал тот.
– И что? Бояре-то не буянят?
– Бояре сейчас сами смерть как боятся. В походе столько их повысекли за то, что холопов своих боевых против армии объединенной подняли, да и теперь не щадят. Грех! – вспыхнул свяженослужитель. Потом, подумав, негромко добавил. – Оно же и не подумали прежде похода, ораву чем такую кормить. Зубами полоненные пока скрипят да помаленьку тикать назад начинают. Уже и воеводы по тропам рыщут, ловят, стращают, а – все одно – с голоду дохнуть никому не надобно. Смерды с холопами[34] ладно если тикают, а кто погорячей, так и против бояр зубы точат… Ушкуйники[35] лютуют. Вот и по Оке вниз пошли, так после них – Мамай[36] святого чище, – горестно вздохнул митрополит. Вон, бояре об отъезде говаривать начинают. И те, кто в Москве остался при осаде, и те, кто от греха утек, да потом вернулись. Оно еще неизвестно, что верней: оставаться и в страхе жить, или отъезжать да и в лапы лихим попасть. Оно ведь самые крепкие головы сложили, а те, кто худые, так и князя проклинают!
– Чего так-то?
– А так-то, – оскалился вдруг старик, – что в слова твои князь уверовал да твердо решил при жизни своей еще Москву столицей княжества объединенного сделать! Да дурить начал, окаянный! – гневно закончил владыка.
– А на меня обида какая?! – оскалился в ответ трудовик. – Я, что ли, дела лихие творю?!
– Ты… – буквально взвился собеседник. – Ты, чужеродец, уж больно песни петь горазд, да в песнях твоих еще, кто знает, больше чего: от Бога или от диавола! Ладные! Заслушаешься! Все разом, что кулак! Князь – един! А как до дела доходит, так и беда!
– Ты, владыка, не лихословь, – прежде, чем Николай Сергеевич взорвался, взял слово Сергий. – Волен человек; слова словами, но путь свой каждый сам творит. Каждому решать, какими терниями идти. Никола много чего ладного говорил, да не было и речи о том, чтобы на соседей идти или, тем паче, в полон сгонять народу тьму-тьмущую. То княжья воля была, с благословления моего. На наших душах грех тот, – жестом остановил он собравшегося что-то сказать Булыцкого. – Еще неведомо, что было бы, кабы по воле твоей Тохтамыша казнили да на Орду пошли бы! – повысил он голос, да так, что стоящий в дверях Ждан предпочел исчезнуть в предбаннике.
– А у соседей что же? Купцов отправить за харчем, да и дело с концом, – сбавляя накал, вставил Булыцкий. – Не везде же Тохтамыш прошел! У соседей вон скупиться!
– Так и сказано же тебе; неспокойно нынче стало, – успокоившись, отвечал Киприан. – Оно по лесам теперь лихих – прорва. С земель своих сорванные да на погибель оставленные, потикали от воевод княжьих. Караваны купеческие с дружинами только и ходят. А к каждому-то купцу по ратнику и не приставишь.
– Ну и дела, – только и развел руками пенсионер.
– Вот такие дела, – отвечал ему Киприан.
На том и закончили. Раскланявшись с хозяином, старцы покинули келью, оставив Николая Сергеевича наедине со своими думами невеселыми.
– Грех оно великий, в грядущее заглядывать, – оторвал его от размышлений Ждан. – А почему все? Да потому, что переладить по-своему все – соблазн велик, да судьбы чужие переправить.
– Тебе-то что с того?
– Мне – страх за тебя, Никола, – подумав, отвечал парнишка. – Ты-то как лучше все хочешь; без умыслу злого. Вон, даже Сергий говаривал: от Бога ты, но не от диавола. Тебе знание твое видится во благо для княжества Московского, а кому оно – себе в угоду лишь. А почему все так? Да потому, что слаба людина перед соблазнами; хочется себя наравне с Богом поставить, да все твоими, Никола, стараниями.
– Ну так и что, – усмехнулся в ответ пенсионер. – Руки, что ли, на себя наложить, чтобы знаниями своими в грех не вводить?
– Что ты, Никола! – замахал руками парень. – Грех великий! И свою душу замараешь, и на место святое грех наведешь!
– Значит, других с панталыку сбивать?
– Молиться тебе, Никола, надо. Молиться, – с жаром подался вперед парнишка. – А почему все? Да потому, что очищает молитва смиренная душу от скверны!
– Молиться, – усмехнулся в ответ тот. – Святая ты, Ждан, душа, да на том уже и спасибо.
Уже на следующий день приморозило и выпал первый снег. Обильный. Добрый. Щедро засыпав студеную землю, он, переливаясь и серебрясь на солнце, наполнял все вокруг светом, бережно укрыл ветви деревьев и смерзшуюся землю. Засобирался назад в Москву Киприан. Благословив Радонежского и Николая Сергеевича, он, погрузившись в сани, отправился восвояси, оставив в покое и уже почти восстановившегося трудовика, и утомленного Сергия.
Вслед выпавшему первому снегу вскоре вновь пришла распутица. Прихваченная было морозцем земля взбухла, превратившись в кашу, да так, что и самые утоптанные тропинки разом негожие стали для ходьбы; ну не дорожка, а тина склизкая! Теперь разве что мостки спасали, перекинутые между кельями да хозяйственными постройками; только по ним было теперь возможно перемещаться. Да ведь и не очень-то и хотелось. Монахи, ну, за исключением самых деловитых, теперь и носу на улицу не казали, углубившись в молитвы и отвлекаясь лишь для послушания да выполнения необходимых работ. Булыцкий тоже, памятуя о вечных своих болях в пояснице, решил отсидеться в келье.
