Тайны кремлевской охраны - [37]

В ведении Дальстроя (Дальневосточного строительного управления) находился самый обширный лагерный район. Лагеря в основном базировались вокруг колымских месторождений золота. Там под присмотром Е. П. Берзина «перековывались» самые разные люди. Говорили, что Берзин был более человечным. Вместе с женой и помощником Филипповым он был арестован в 1937 году. Филиппов покончил с собой в магаданской тюрьме. Центральное руководство НКВД боялось сопротивления аресту Берзина. По этой причине арест был обставлен так: прибыла представительная делегация НКВД вроде бы для награждения Берзина, а в момент, когда тот провожал своих «гостей» на аэродром, его и арестовали.

Сменил Берзина известный своими пытками и казнями Гаранин. Через несколько месяцев он был отозван и сам приговорен. Сменивший его Вишневецкий вскоре был осужден на пятнадцать лет. Начальник Иван Никишов правил Дальстроем долго. Его женой была начальница женского лагеря в Магадане Гридасова. Семья лагерных начальников жила в комфортабельном загородном доме в семидесяти километрах к северо-западу от Магадана. Кроме всего прочего эта семья имела свои охотничьи угодья и помидорные теплицы.

Этапы до лагеря длились месяцами. Охранники эшелонов, так называемые конвойные войска НКВД, отличались особым пренебрежением к заключенным и жестокостью. Жена Николая Бухарина, Анна (уже ушедшая из жизни), вспоминала свои страдания во время железнодорожного переезда. Охранники добавляли ей моральных мук: «Я была доставлена на вокзал. У вокзала я заметила серую толпу изможденных заключенных. Подвал-изолятор, в котором сидела я, такого количества заключенных, конечно же, вместить не мог, их собрали из других новосибирских тюрем. Только тогда, когда заключенные, идущие под конвоем в обход вокзала, скрылись из глаз, подошедший к машине конвоир увел и меня к поезду. Для нашего переезда был подан специальный эшелон, в основном состоящий из темно-красных товарных вагонов, предназначенных в другое время для перевозки скота. В начале состава были три — четыре пассажирских вагона для сотрудников аппарата следственного отдела Сиблага во главе со Сквирским. Мой переезд в одном вагоне с заключенными женщинами разрешен не был, выделить купе в пассажирском не сочли возможным — с таким комфортом заключенных не возили. Поэтому решено было подселить меня в «телячий» вагон к конвоирам, ехавшим вместе со своими семьями. Мы подошли к вагону. Сорванные с насиженных мест, суетились озабоченные женщины, шумели взволнованные дети. В суматоха и невероятной толкотне все подымались в вагон, стремясь занять места на наскоро сколоченных нарах, боясь оказаться на грязном холодном полу. Тащили с собой незамысловатый скарб в узлах, баулах, ящиках, корзинах. Завалили вагон хозяйственной утварью: кастрюлями, глиняными горлачами, чугунами и ухватаьїи, сковородками и самоварами. Тащили с собой кошек, собак, комнатные цветы: герани, столетники, фикусы. «Осторожно, осторожно, хвикус сломишь!» — раздался пронзительный женский голос. Грузили в вагон гармошки. Не живет русская деревня без них. А конвоиры — только-только деревню на «лучшее» житье променяли, но с гармонью расстаться не смогли.

Мужчины усердно помогали своим семьям вносить вещи и подыматься в вагон. Лишь «осиротевшая» жена и двое малых детей моего конвоира остались без помощи главы семейства. Он один оказался при исполнении служебных обязанностей. Кто-то из мужчин мимоходом забрасывал в вагон их вещи, но женщину, державшую одного ребенка на руках, другого за руку, все оттесняли и оттесняли, не давая возможности взобраться в вагон. Мы стояли в стороне, в нескольких шагах от места погрузки. Утомленная и взволнованная, потерявшая терпение жена моего конвоира наконец крикнула:

— Егор! Что стоишь как истукан, подсоблять надо, не сбежит она, твоя девчонка!

Но Егор ее был служака редкостный, он и с места не тронулся.

— Помогите вашей жене, мне бежать некуда, — посоветовала я ему.

— Некуда? А то бы сбежала, знаем мы вас!..

После моего доброго совета Егор еще больше насторожился.

— Васька! — закричал он. — Будь другом, подсоби моей бабе, я при исполнении…

Но голос Егора потонул в шумной, суетливой толпе. Когда все взобрались в вагон и толкотня прекратилась, мы — я и Егор с женой и детьми — поднялись в вагон последними. Мест на нарах действительно на всех не хватало, многие сидели на полу, на своих мешках с матрацами, подушками, одеялами. Старший по вагону распорядился потесниться, мы оказались на верхних нарах. Я у окна, рядом со своим конвоиром, и тут же, по другую сторону, его семейство. Уставшая от сборов и мучительной посадки в вагон, жена Егора не переставала ворчать:

— Язвие тебя возьми! Какая сатана погнала тебя в энтот Мариинск, остаться, что ль, не мог?! Работы на тебя и в Новосибирске хватило бы, — нет же, обязательно прется невесть куда, в дыру!

— Уймись, дамочка столичная, там тебе хуже не будет: огород большой дадут, картошки вволю посадишь, кабанов двух выкормишь, глядишь, и деньжонки будут, а ты их шибко любишь, но тебе ж никогда не угодишь.

Наконец все как-то устроились и чуть притихли. Так неожиданно оказалась я в копании вольной и веселой. «Вольняшками» называли заключенные вольнонаемных сотрудников лагерей. А эти были из тех, кто действительно чувствовал себя на той «воле» свободными. Ничто их не угнетало. Ибо свобода есть осознанная необходимость. Лоснящаяся краснощекость их сытых жен после изможденных, страдальческих и голодных лиц заключенных женщин — жен «врагов народа» — в Томском лагере особенно поразила меня. Конвойный состав в ту еще довоенную пору был молодым. Но затесался среди них один пожилой и мудрый. Сидел он невдалеке, и я слышала, как делился он с молодыми своими мыслями: