Тайны кремлевской любви - [45]

Зато и дети, раболепные в присутствии родителей, с детства приучались насмехаться над ними вместе со сверстниками из слуг, приставленными к ним для товарищества. «В Московии, — говорит один иностранец, — нередко можно встретить, как сын смеется над отцом, дочь над матерью». Грубые привычки усваивались ими с малолетства и сопровождали их до старости. «Лучше, — говорит один русский моралист, — иметь у бедра меч без ножен, нежели неженатого сына в своем доме; лучше в доме коза, чем взрослая дочь; коза по селищу ходит — молоко принесет; дочь по селищу ходит — стыд принесет отцу своему».

Примером крайней ревности является и тот факт, что жены дворянских и боярских семейств летом и зимой ездили исключительно в закрытых экипажах. Летние экипажи назывались колымагами, зимние — каптанами. Колымаги делали на высоких осях и с лестницами. Внутри их обивали красным сукном или бархатом. Слюдяные окна в дверцах закрывались шелковыми занавесками. Боковые занавески плотно пристегивались к краям экипажа, так чтобы порыв ветра не мог их распахнуть.

Закрытая со всех сторон, знатная дама сидела в своей колымаге или каптане на подушке в окружении холопок. Муж старался, чтобы никто не увидел его жену.

Пренебрежение в сочетании с деспотической ревностью являлись отличительными свойствами мужского отношения к женщине. Женские экипажи обвешивались волчьими, лисьими, собольими хвостами, кольцами, цепочками и круглыми шариками в виде львиных голов, покрывались попонами из бархата, обложенного золотой или серебряной бахромой с кистями по углам, и выглядели намного наряднее мужских. Кучер или сидел верхом на лошади, или шел рядом. По обе стороны экипаж сопровождали тридцать — сорок скороходов из числа холопов. Они выполняли роль аргусов и должны были следить за тем, чтобы через приподнятую занавеску мужчины не глазели на жену а она, в свою очередь, тоже не строила им глазки.

Не лучшим образом складывались и развивались отношения между мужчиной и женщиной и в царских покоях. Чтобы убедиться в этом, рассмотрим два примера — отца и сына — Василия III Ивановича и Ивана IV Грозного.

Правление Василия III историки называют продолжением правления его отца, Ивана III. Однако те же историки указывают, что самовластие и деспотия в то же время шагнули далеко вперед.

«Если при Иване именовались все «государевыми холопами» и приближенные раболепно сдерживали дыхание в его присутствии, то современники Василия, сравнивая сына с отцом, находили, что отец все-таки советовался с боярами и позволял иногда высказывать мнение, несогласное с его собственным, а сын (как выражался Берсень, один из его любимцев, подвергнутый опале) не любил, когда ему противоречили, был жесток и немилостив к людям, не советовался с боярами и старыми людьми, допускал к себе дьяков, возвышал, а затем в определенное время низвергал в прежнее ничтожество», — пишет Н. Костомаров.

«Государь, запершись самтретей, у постели все дела делает», — сохранилось высказывание Берсеня.

Посол императора Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн, оставивший после себя воспоминания и наблюдения над жизнью и нравами Московской Руси того времени под названием «О Московском государстве», также заметил, что Василий не терпел ни малейшего противоречия: «Все должны были безмолвно соглашаться с тем, что скажет он», потому что «были полными рабами и считали волю государя волею самого Бога, называли государя «ключником и постельничим Божиим». Все, что ни делал государь, по их понятию, все это делал сам Бог. Если в чем-то возникали сомнения и вопросы, то в виде пословицы прибавлялось: «Об этом ведает Бог да государь». Никто не смел осуждать поступков государя; если что явно было дурное за ним — подданные обязаны были лгать, говорить не то, что было, и хвалить то, что в душе порицали. Так, когда Василий, сам лично вовсе неспособный к войне, возвращался из похода с большой потерей, все должны были прославлять его победоносные подвиги и говорить, ЧТО он не потерял ни одного человека.

Жизнь и имущестро ьсех подданных находились в безотчетном распоряжении государя. Василий не стеснялся присваивать себе все, что ему нравилось, и вообще в бесцеремонности способов приобретения не только не уступал своему родителю, но даже в ином превосходил его. Так, например, сказывали, что по возвращении русских послов от императора Карла V ОН отобрал у них для себя все подарки, которые, собственно, им дали император и его брат (подчеркнуто мной. — В. К.). Своим служилым людям он в большинстве своем не давал ни пособий, ни жалованья. Каждый должен был отправляться на службу, исполнять безропотно всякие поручения на собственный счет…»

Таким по воспоминаниям современников был Василий III. К сказанному Н. Костомаров прибавляет:

«Василий от отца своего наследовал страсть к постройкам и в первые годы своего царствования воздвиг в Москве несколько церквей, между ними церковь Николы Гостунского и Благовещенский собор; обе церкви поражали современников своей позолотой, серебряными и золотыми окладами икон, а Благовещенский собор — своими позолоченными куполами. К последнему примыкал новый дворец, внутри расписанный, открытый для жилья в мае 1508 г. Наибольшее число построек относится к 1514 году. Тогда разом воздвигнут был в Москве целый ряд каменных церквей. В 1515 г. был расписан Успенский собор такою чудною живописью, что Василий и бояре его, вошедши первый раз в церковь, сказали, что им кажется, «будто они на небесах». При Василии, в начале его царствования, окончен был каменный Архангельский собор и перенесены были туда гробы всех великих московских князей. Но более всего Василий отличился постройками многих каменных стен в городах, где были прежде только деревянные, как, например, в Нижнем Новгороде, Туле, Коломне и Зарайске. В Новгороде кроме стен перестроены были улицы, площади и ряды. В самой Москве выложен был камнем ров около Кремля, а гостиный двор обведен каменною стеною».