Тайны - [14]

"Вы видите, я оплетён таинственными, злыми силами. Я на грани отчаняия. Я должен вырваться, уехать. Назад в Мекленбург. Не покидайте меня. Не правда ли, мы едем вместе? Если Вы согласны, через три дня".

Я сделаю все необходимые приготовления к отъезду и, если будет на то воля божья, передам в твои объятия племянника, здорового и бодрого, свободного от власти всей этой призрачной нечисти".

Здесь будет к месту добавить ещё один небольшой листок из папки, по всей видимости, это копия записки, написанной барону Шнюспельпольдом:

"Так вот как Вы, Высокородный, следуете предписаниям, которые я дал Вам, чтобы завоевать руку принцессы? Если бы я мог себе представить, что Вы так легкомысленны, как это оказалось в действительности, никогда не стал бы я на Вас рассчитывать. Пророк Зифур, должно быть, обознался. Но есть и слово утешения. Поскольку в главном Вашем прегрешении повинны собственны не Вы, а происки старого еврея и его дочери, так как Вы действовали не по собственной воле, то волшебство не потеряло силы и всё может быть восстановлено, если Вы отныне будете следовать правилам в точности и прежде всего полностью избегать дома Симсона. Учтите, что банкир владеет некими искусствами, правда, их можно назвать всего лишь талмудическими, но они вполне способны погубить христианскую душу.

Имею честь с совершеннейшим почтением и т. д."

(Тотчас вручено Астариону для передачи).

Пятый листок

Этот листок написан рукою принцессы.

"Что за странное состояние, в котором я нахожусь вот уже несколько дней? Что случилось той ночью, когда я вдруг как будто бы отрешилась от самой себя, превратилась в сплошную нестерпимую боль, которая была в то же время страстной любовной тоской? Все мои мысли устремились к нему, моей печали, моей единственной надежде – но какая сила удерживает меня, чьи невидимые руки обхватили меня как будто в восторге страстного желания? И нет сил вырваться, как будто я только и могу существовать во власти этой силы. Она сжигает мне душу, как ярко пылающий огонь, но это пламя – чувства, желания, которых я не умею назвать! Апокатастос печален, опустил крылья и, когда он смотрит на меня, взгляд его полон сострадания и горя. А маг, наоборот, веселится, в радостном и бодром настроении, и мне в моей растерянности часто не удаётся держать его в надлежащих границах. Бедное сердце, оно разобьётся, если это состояние скоро не кончится. Здесь, в этих стенах, вдали от любимой родины…

Я плакала и сетовала вслух. Мария плакала вместе со мной, не зная, в чём моя мука, но тут Апокатастос вдруг встряхнул крыльями, чего давно уже не делал, и громко сказал: "Скоро! Терпение! Настало время для борьбы!" Казалось, он говорит с большим трудом. Потом он подлетел к шкафу, в котором, как я знала, маг держит герметически закупоренную капсулу, хранилище самой чудесной из его тайн. Апокатастос с силой ударил в замок шкафа, так что всё в нём задрожало, зазвенело, загудело. В это время вошёл маг и, увидев, чем занят попугай, как будто очень испугался. Апокатастос поднял такой пронзительный ужасный крик, какого я ещё никогда не слыхала, зашумел крыльями и бросился магу прямо в лицо. Маг, как обычно, зарылся в постель и с головой накрылся одеялом. Апокатастос сказал: "Ещё не время, но скоро, Теодорос". Нет, я не совсем одинока, Апокатастос – вот моя защита, Мария, милое дитя, очень испугалась и сказала, что всё это страшные вещи и ей боязно. Я напомнила ей о ночи Святого Иоанна, тогда она повеселела, уступила моим мольбам и осталась до позднего вечера. Я тоже успокоилась, мы пели, играли, шутили, смеялись. Даже игрушки из бумажника, цветок и лента, послужили нам для развлечения. Ах, радость была недолгой. Маг высунул голову и, только я хотела рассмеяться на его забавный вид ( он опять надел кружевной чепец), как вдруг вновь впала в то же ужасное состояние, маг неподвижно смотрел на меня своим ужасным взглядом, и мне казалось, что я даю кому-то пощёчины. Я ясно видела, что правой рукой непрерывно била по воздуху и ясно слышала звуки пощёчин. Ха, конечно, это подозрительность и злобность мага во всём виновата!

"Талисман сделает своё дело", – крикнул в этот момент Апокатастос. Во мне вновь проснулась радостная надежда. О, Теодорос!"

Из многочисленных записей барона Ахатиуса фон Ф. в этой связи приведём следующую:

"Если происходит что-то несуразное, то, значит, вслед за тем случится какая-то ещё большая дикость. Теодор начал уже приходить в себя от боли и отчаяния, жизнерадостный ритмейстер фон Б. Добился не только того, что он отменил свои планы путешествия в Мекленбург и остался в Берлине, но даже заставил его несколько отступить от своей строгой диеты. Место салями занял хороший итальянский салат и отлично приготовленный бифштекс, вместо пива от Иости появилась рюмка хорошего портвейна или мадеры. Но так как аппетит не был сразу удовлетворён, то два часа спустя в ресторации Ягора ещё раз поели и выпили и нельзя сказать, чтобы умеренно. Единственное, что было одобрено ритмейстером, это ранние прогулки в Тиргартен, которые он, правда, собирался превратить в прогулки конные. Странное состояние барона ритмейстер объяснял глубокой ипохондрией и считал верховую езду лучшим средством против неё, как и вообще универсальным средством против всяких жалоб. Однако барон никак не хотел соглашаться ввиду недавно пережитой катастрофы, а также из-за предостережений Шнюспельпольда. Впрочем, о бароне с полным правом можно было утверждать, что небо не одарило его слишком сильным характером и что он, подобно слабому тростнику, должен был сгибаться перед бурей, чтобы не сломаться. Так случилось, что однажды, когда он как раз отобедал в ресторации Ягора в обществе ритмейстера фон Б. И тот велел привести двух оседланных лошадей, барон дал себя уговорить, сел на лошадь и отправился с ритмейстером в Шарлоттенбург. Всё шло спокойно, без всяких бед. Ритмейстер не уставал хвалить барона за изящную и ловкую еду, и тот был несказанно рад, что наконец оценили и это преимущество, которое дала ему природа и искусство. Друзья с удовольствием выпили прекрасного кофе у мадам Паули и снова сели на лошадей. Совершенно естественно было то, что ритмейстер пытался узнать, в чём собственно причина странных перемен в поведении Теодора, его странного образа жизни, и так же естественно то, что Теодор толком ничего не мог сказать об этом. Не мог и не смел. Он говорил только о том, что все беды и муки, которые ему приходится переносить (имея в виду, вероятно, пощёчины, полученные от невидимой руки), происходят от Натанаэля Симсона и его жадной, корыстной дочки. Ритмейстер, давно уже питавший отвращение к отцу и дочери, принялся с энергией поносить старого еврея, не зная точно, что собственно он сделал барону плохого; барон тоже всё больше распалялся, в конце концов готов был приписать барону решительно всё, что произошло с ним плохого, и решил отомстить страшной местью. Полный горечи и гнева барон приблизился к загородному дому Симсона. Друзья поскакали через владения Хофегера улицей загородных вилл.