Тайны географических названий - [8]

Казалось, с тех пор ничего не изменилось. Но я знал, что где-то здесь за безмолвным строем таежных великанов бурлит жизнь: роются котлованы, скрежещут экскаваторы и бульдозеры, поют механические пилы, возводятся стены домов, корпуса заводов и фабрик. Хотелось раздвинуть руками стволы деревьев и хоть одним глазком посмотреть на все это…

Я ехал на одну из крупнейших сибирских строек. С каждым часом поезд все более приближался к конечной цели моей поездки — Братску. И не только я, все пассажиры вагона ехали в Братск, который, как могучий магнит, притягивал к себе людей со всех концов страны.

В вагоне было шумно. Отовсюду доносились взрывы смеха, громкий говор, лихой стук костяшек домино.

Подо мною расположилась небольшая компания: трое молодых парней, ехавших на строительство Братской ГЭС, командировочный из Министерства строительства электростанций, полный мужчина в очках, которые он поминутно поправлял растопыренными пальцами, да два братских «старожила», возвращавшихся из отпуска. Один из них был совсем еще молодой, второй — постарше, лет сорока пяти — пятидесяти. Они работали на разных участках: молодой — шофером на самосвале, тот, что постарше, — каменщиком, и познакомились только здесь, в вагоне, но уже чувствовали себя старыми приятелями, чуть ли не закадычными друзьями. Еще бы! Они пришли на Ангару в числе первых, их руками закладывался фундамент стройки! Это объединяло и роднило их.

Наблюдая в окно за стремительно мелькающими деревьями, я прислушивался к происходившему внизу разговору.

— Даа, — неторопливо говорил каменщик, значительно поглядывая на молодых ребят, — вот вы сейчас сидите в вагоне, покуриваете да природой здешней в окно любуетесь. И невдомек вам, что есть кругом места почище этих, красоты прямо-таки неописанной. Эх, — вздохнул он с сожалением, — многое бы отдал, чтобы еще разок поглядеть на них.

— Ты это о чем, Петрович? — полюбопытствовал Василий (так звали шофера самосвала), отвлекаясь от газеты, в чтение которой он было погрузился.

— Припомнилось мне, Вася, как в запрошлом году ехал я на машине из Тулуна в Братск. Вот где, хлопцы, красота! Век бы смотрел не нагляделся!

— Ааа… — безразлично протянул Василий. По его тону видно было, что ему чужды восторги товарища, и красóты природы не задевают чувствительных струн его души.

— Ааа! — передразнил его возмущенный каменщик. — Бесчувственное ты бревно после этого, Вася! Да ну тебя. Не обращайте, хлопцы, на него внимания. Лучше послушайте, что я вам скажу.

— А что это за Тулун? — с интересом спросил один из парней. — Это где-нибудь там, в глухой тайге? — Он неопределенно махнул рукой.

— Да нет же, зачем там. Тулун — железнодорожная станция, на магистрали стоит; от Тайшета, где нас отцеплять должны, почитай, километров триста будет, — разъяснил словоохотливый каменщик. — От него дорога на Братск есть, не ахти какая, но машины проходят.

Ну вот, значит, по делам и мне довелось по этому тракту прокатиться, бока пообмять. Едем это мы, а небо ясное, ветра никакого, тишина кругом необыкновенная, только машины наши тарахтят. А было это в начале февраля месяца. Снег чистый-чистый, аж глаза слепит. Справа река — Ия прозывается. Берега отлогие, лесом заросли, деревья стоят снегом припорошенные. Приволье, простор. Смотрю, значит, я вперед и по сторонам, любуюсь. И вдруг вижу такое… — Каменщик схватил спичечную коробку, положил ее на одеяло и стал наглядно показывать, как было дело. — Смекаете? Вот наша машина, — он прижал коробок рукой к одеялу, — а по обе стороны снег, — та же рука пригладила складки на одеяле, — а на снегу цветы. Такие махонькие цветочки, красные, словно наша гвоздика, и такими ровными рядками тянутся, как будто кто их специально высадил.

— Э, дядя, — откровенно рассмеялся один из парней, — мы хоть здесь и новички, да только не такие дураки, чтобы поверить, что на снегу цветы растут.

— Ты, парень, не торопись, я не сказку рассказываю, а доподлинную быль. Провалиться мне на этом месте, коли вру, — повысил голос каменщик. — Дай прежде кончить, а потом судить будешь, вру я или нет.

— Верно все говорит Петрович, — поддержал рассказчика Василий, откладывая газету в сторону.

— Гляжу, значит, я на эти самые цветы и глазам своим не верю, — продолжал каменщик. — Толкаю в бок шофера и спрашиваю: «Что за наваждение?» А он ухмыляется и отвечает: «Раскрой глаза пошире». Я присматриваюсь, даже стекло на дверце кабины опустил, чтобы видеть лучше, и что же — никаких цветов на снегу нет, а только пятнышки маленькие краснеют. Опять к шоферу: что да почему?

Он мне и поясняет. Это, говорит, кровь. Прошла по снегу косуля и оставила след кровяной. Погоды-то ясные, солнце сильное, морозы морозами, а снег сверху подтаивает, а потом его корочкой ледяной прихватывает. Как пробьет косуля копытом эту корку, — а края корки острые, как бритва, — кожу на ногах сдирает. Кожа-то у нее тонкая, нежная, Из ранок кровь сочится и цветочками на снег ложится. Вот оно что. А ты говоришь вру, — он победоносно взглянул на сомневающегося.

Тот было начал оправдываться, что, мол, не хотел его обидеть.