Тайны французской революции - [29]

Покачивая в такт головой, веселый парфюмер бешено распевал:

Guillotin

Medecin

Politique

Imagine, un beau matin,

Que pendre est inhumain

Et peu patriotique,

Aussitot

Il lui faut

Un supplice

Qui, sans corde, ni poteau,

Lupprirae du bureau

L’office

…………

Et sa main

Fait soudain

La machine

Qui simplement nous tuera

Et que l’on nommera

Guillotine[11].

Окончив свою песенку, добряк хохотал от души, как настоящий баловень счастья.

Брикет старался вытянуть из него тайну этого ненормального состояния духа, но осторожность еще бодрствовала в мозгу опьяневшего парфюмера, потому что он несколько раз принимался бранить Брикета, замечая, что тот объявлял свою игру по старинным правилам.

— У меня пять червей при даме, три пики при валете и три короля! — говорил галунщик.

— О, гражданин! — кричал Сюрко. — Что это за язык аристократов? Разве ты не можешь говорить: пять при свободе вероисповеданий, три — при равенстве общественного положения и три гения!

Понятно, правительство не могло терпеть этих карточных королей и краль, когда обезглавило своих государей из плоти и крови, — правительство, которому Жан Брей предлагал организовать общество из тысячи цареубийц, чтобы помочь иностранным союзникам свергнуть их монархов.

Коммуна предложила конкурс на изобретение новых игральных карт, обещая победителю десятилетнюю монополию на продажу карт по его образцу на всем пространстве республиканской территории. Бумагопродавец Мальвуазэн чуть было не схватил приз, благодаря своей гениальной мысли заменить карточных краль четырьмя Временами года, а королей — портретами четырех мучеников свободы: Маратом, Лепеллетье Сен-Фаржо, Лестерн-Бове и Лажуцким.

Этот последний был поляком, убитым в Тюильри 10 августа; ему Конвент устроил пышные похороны с надгробным словом, кончавшимся следующим напыщенно-смешным заключением: «Воздадим честь бессмертному праху героя, уступившего нам Польшу, героя, на которого все народы взирают с завистью».

Возвращаясь к картам и к бумагопродавцу Мальвуазэну, нужно сказать, что хотя он и был изобретателен в замещении королей и дам, но спасовал в валетах, так что награда была присуждена гражданам Дегуру и Жамсу.

Эти неустрашимые новаторы во весь опор бросились в аллегорию. Туз обратился в закон, господствующий над всем. Короли превратились в гениев (гений войны — червонный; гений торговли — бубновый; гений мира — пиковый; гений искусств — трефовый). Дамы изображали из себя свободу (червонная — свобода вероисповедания; бубновая — свобода занятий; трефовая — свобода брака; пиковая — свобода печати), а валеты символизировали равенства (равенство черви — или равенство обязанности; равенство бубны — или равенство белых и черных; равенство пики — или равенство общественное; равенство трефы — или равенство прав).

Из этого видно, что игра в пикет с новыми картами сделалась развлечением довольно сложным, так что Брикета, не обладавшего хорошей памятью, легко извинить за его возвращение к старому методу, в котором упрекал его Сюрко.

— Сосед, — сказал лукавый галунщик, — если ты находишь предосудительной мою манеру игры, то отменим партию.

— Никогда! — вскричал Сюрко, выигравший и собиравшийся опустить в карман монету в двенадцать су.

Видя, как исчезли его деньги, Брикет скорчил жалостную мину.

На этот раз парфюмер был очень сговорчив.

— Полно, мой бедный друг, — сказал он, — чтобы повеселить твою душу, я поднесу тебе стаканчик славной ратафии, я ее приберегаю для дорогих друзей.

— Идет, — сказал ненасытный торговец.

— Лебик! — позвал парфюмер.

— Что тебе? — откликнулся верзила из дальнего угла кухни, где он за обе щеки уплетал свой обед.

— Возьми-ка ты из погреба кувшинчик ратафии и налей нам два стакана.

— Хорошо! — проревел Лебик издалека.

— Ты угостишься настоящим нектаром, — сказал Сюрко гостю.

— Тем лучше! — отвечал Брикет облизываясь.

Они ждали несколько добрых минут.

— Лебик нескоро обернется, — нетерпеливо заметил Брикет.

Парфюмер засмеялся.

— Это животное так глупо, — сказал он, — что я уверен, он налил два стакана и не догадался, что их надо принести сюда.

Брикет остановил его, видя его намерение крикнуть Лебика.

— Нет, оставь его, а то этот безмозглый выкинет еще какую-нибудь глупость. Я сам пойду за стаканами, так-то мы их скорее получим, — сказал галунщик.

— Коли есть охота, сосед!..

Брикет вошел в кухню.

Оба стакана, как угадал Сюрко, стояли на подносике, полные до верху, на буфете. Сидя поодаль, Лебик уминал огромный кусок бараньей лопатки.

— Вот тебе ратафия в стаканах, — сказал он.

— Что же ты не принес их на стол?

— Да разве патрон мне приказывали?

— Нет, но нетрудно догадаться.

— Когда он мне велит выливать нечистоты на улицу, разве надо нести их ему показать? — спросил глупый верзила.

Не удостоив его ответом, Брикет взял поднос и вернулся к Сюрко.

Стаканы были одной величины, но совершенно разной формы.

Парфюмер взял один из них.

— Вот мой стакан, я один пью из него. Это память о моем друге Геберте.

— А, да, которого звали отцом Дюшеном.

— Он пользовал его на последнем пиру, здесь, за несколько дней перед тем, как пойти попробовать азональной бритвы.

Произнеся это выражение, бывшее тогда у всех на языке для названия гильотины, Сюрко поднес стакан к губам. Брикет не замедлил последовать его примеру.