Тайны двора государева - [20]

— А как святой Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский, нас, дураков, учил? Сей премудрый муж рек: «Хоть бы случилась ночь, но, если бы странник попросил приюта, убежища от темной ночи и непогоды, не должно ему отказывать, боясь показаться жестоким и бесчеловечным на суде самого Иисуса Христа». Как раз про нас с тобой сии слова…

Отец Федор еще раз вздохнул, на этот раз более решительно сказал:

— Зрю, что дело и впрямь угодно Богу! Спрячу…

Никита облапил его своими медвежьими ручищами и проворчал:

— Вот и правильно! А то — в котел! Сейчас облачи государыню, а мне уж пора в храм на службу. — Поднял вверх палец, прислушался: — Слышишь, бачка, по ветру звук несет — редкими ударами бьют в один колокол. Это благовестят к службе. Ну, побежал я! А ты, бачка, как тут управишься, тоже в храм приходи. Могилу надо еще затемно закидать землей. — Улыбнулся: — А метель все снежком прикроет, как мать дите пуховым одеяльцем.

Ошибся, увы, Никита! Не скрыл он следов своего преступления.

Розыск

Иоанн Васильевич был соткан из страстей — необузданных. Лютость его, как и щедрость, не знала пределов. И любил он со всей пылкостью натуры, с дикими муками ревности. Василиса глубоко пронзила его старческое сердце. Вот-вот должен заняться поздний зимний рассвет, а поминки по заживо погребенной царице продолжались.

Государь лютым взором пронзал пьянствующих сотрапезников. Морщил кожу на лбу, размышлял: «Это дьявол попрыскал ей в очи, разум замутил. А может, и греха-то не случилось? Ведь сама мне рекла, признавалась, что в любви-де я проворный, что люб сердцу ее. Жива ли еще? А коли в домовине муки страшные по сей миг испытывает? Ax, как жизнь моя ужасна…»

Вдруг рявкнул:

— Малюта! Басманов! Отройте Василису. Коли жива, доставьте сюда. Пусть посидит на собственных поминках. — Хрипло рассмеялся: — Еще потешусь с ней, покойницей, а уж потом — в монастырь ее, блудню окаянную.

Прихватив двух стражников, копавших могилу, соратники государя поспешили к могиле.

Вскоре они приплелись обратно во дворец — на ватных ногах, словно побитые собаки. Басманов и Малюта повалились в ноги государю:

— В гробу Василисы нет. Вознеслась, должно быть…

— Куда вознеслась? — Государь вытаращил глаза, словно мерзким сфинктером, пожевал губами.

— На небеси! Домовина пустая…

— Ах, псы поганые! — Иоанн Васильевич стал ногами пинать сподвижников. Заорал: — Кто ведал о секретной могиле? Стражники? Сюда изменников!

Через несколько минут, заливая ковры трапезной кровью, в предсмертных муках корчились оба стражника:

— Не виноваты мы, государь-милостивец.

Сумрачно нахмурившись, Иоанн Васильевич расхаживал по трапезной. Тихим зловещим голосом произнес:

— Кто еще про могилу знал? Никто? Стало быть, виноват один из вас — или ты, Скуратов, или ты, Басманов! Обоих жизни лишу, скорпиев ядовитых, — не ошибусь! — И государь воздел любимое орудие убийства — посох. Его серебряный наконечник уже был обагрен кровью.

Басманов увернулся, подполз, обнял сафьяновые государевы сапожки:

— Вспомнил, еще отец Никита отпевал… и на могилке служил…

Самодержец опустил посох, задумался: «А что, Никита мог! Читает много, на меня, гордоус, зрит без страха!» Рявкнул:

— Никиту ко мне! И обыщите слободу, погоню на дорогах устройте.

Басманов добавил:

— У Федора, кладбищенского попа, обыскать следует! Они ведь дружки завзятые. А Никита сейчас на службе в Троицком соборе.

— Скуратов — к отцу Федору, все перерой у него! А ты, Басманов, доставь сюда Никиту. Да смотри, чтоб не сбежал, шкуру с тебя спущу!

— У меня небось не убегет, — хвастливо бросил Басманов.

Он выскочил во двор. Метель ударила ему в лицо.

Клад

До Троицкого собора — рукой подать. Басманов прибежал туда как раз тогда, когда служба закончилась и последние прихожане спускались с паперти. Возле левого придела Никита о чем-то шептался с тщедушным отцом Федором.

— Вот вы мне, отцы святые, и нужны, — насмешливо сказал Басманов. — Тебя, Никита, приказал государь к нему доставить. А ты, Федор, надобен другу моему Малюте Скуратову. Он как раз к тебе домой собирается, жилы из тебя, фарисея лукавого, вытянет.

Обмер отец Федор, смертельно побледнел. Никита ободрил, подмигнул:

— Беги домой, встречай гостя важного, на питье отважного!

Басманов хмыкнул:

— Кто у нас обедает, тот и наши проделки ведает!

Никита быстро наклонился к уху отца Федора, что-то отрывисто сказал. Басманов злобно прикрикнул:

— Эй, по углам не жмитесь, царю во всем повинитесь! Давай, Никита, облачайся в тулуп да пошли во дворец.

— Скажи государю, что сей миг приду!

Басманов ощерился:

— Уж нет, во дворец купно пойдем! А то ищи тебя потом, как ветра в поле.

Тем временем отец Федор стремглав понесся домой. Прохожие удивленно открывали рот:

— Ба, царские рысаки отца Федора не достанут. Куда он, на пожар?

Никита, тем временем набрасывая тулуп поверх парчовой ризы, изображал на лице радость:

— У меня, друже, нынешнее утро удачливое. Такой случай… боюсь говорить, вдруг проболтаешься кому.

— Чего вякаешь — случай? Об чем это?

— Побожись, что никому не обмолвишься!

— Крест, что ль, целовать? Сказал: никому не проболтаюсь. Ну?

— Мой сарайчик знаешь, где коня ставлю? Достался по наследству от покойного отца Гермогена. Завел сегодня конька, — а он у меня умный, что дьяк думный! — ржет и копытом в землю бьет. Наклонился я, сенцо разгреб — словно блестит что-то. Лопатой копнул, а там — серебряный укропник. Достал его, крышечку открыл — полно золотых монет — толстые, тяжелые, по-грецки написано на них. Во как!