Тайны древних русов - [26]

Что же касается Ивана да Марьи, тема совершенно не разработана, несмотря на то что множество мифологов и фольклористов брались за неё. Иван приближается к образу ведийского Яма. Исходную форму имени мы пока не отыскали, но то, что оно не имеет ни малейшего отношения к, возможно, несколько сходному, но привнесённому Иоанну-Ивану, — это бесспорно. Ясно и то, что Иван олицетворяет собой жизнь.

А Марья в этом дуэте — олицетворение смерти. Легко реконструируется первоначальное имя, которое, вне всяких сомнений, к имени Мария также не имеет никакого отношения и невероятно далеко от него. Марья — это Мара, Мора, Морена — смерть или одна из её опоэтизированных и даже антропоморфных ипостасей.

На Купалу сжигают именно Мару, её чучело. Мы знаем самые различные производные от издревле бытовавшего обозначения-теонима Мара. Это, например, «мор» — голодная смерть и «уморить» — умертвить. Но одновременно Мара является и олицетворением злого духа, способного «морочить», то есть обманывать, вводить в заблуждение, запутывать. Она наводит «морок» — наваждение, кошмар или заведомо ложное, сбивающее предсказание.

Образ Мары в глубине индоевропейской общности. Но сохранился как образ он лишь у славян, иные народы его утратили. Хотя у некоторых, например у французов, отзвук его остался в языке — в слове «кош-мар», понятном нам без перевода и по-настоящему заимствованном. Остаётся добавить, что заимствование в данном случае, видимо, имело круговой характер: с Востока на Запад, тысячелетия назад и с Запада на Восток в XVIII веке.

Да и вообще образ Мары-Морены невероятно глубок и символизирует не просто смерть, но вечно повторяющийся процесс циклического умирания и воскрешения. Поэтому-то он и неотрывен от образа Купалы-Аполлона. Но, в свою очередь, Мара-Морена, имеющая свои ипостаси во всех славянских мифологиях, лингвистически сопоставима, как нас уверяет энциклопедия «Мифы народов мира», с кем бы вы думали? С самим грозным и воинственным божеством, несущим смерть и страх, с италийским Марсом. И здесь впору задаться вопросом: кто первичен? Ответ будет однозначным: первичен всегда архаический образ. А литературный, что поделать, вторичен. Как бы ни был он красив и глубок, но есть закон, по которому не литература порождает мифы, а совсем наоборот.

По всей видимости, к италикам Марс пришёл с индоевропейской прародины. Первоначально он имел вполне мирные, как и у Мары, аграрные функции… ну а потом расцвёл, пошёл в гору — сами италики или же племена, что принесли образ им, втягиваясь в военные предприятия и всё более ощущая вкус в них, сменили пол своему божеству (если только пол был первоначально женским) и сделали из него «профессионального воина», позабывшего про посевы и зёрна. Именно Марс — покровитель божественных близнецов Ромула и Рема. Связь прослеживается абсолютно чёткая. Но начало — в индоевропейском «мор», «мер», — смерть, и одновременно: море, водоём, то есть та же связь смерти — возрождения и сырости, влаги. Вспомним, «мать сыра-земля». Таково женское начало. И вновь соединение двух ветвей: первичной — Матери-Богини и вторичной — дочери-богини, одной из близнецов и, скорее всего, просто героизированной и обожествлённой (как и сам «громовержец», что мы уже в общих чертах рассмотрели), земной женщины, человека.

Опять и опять мы возвращаемся к связи богов первичных, богов как таковых, и бого-людей. Но именно в этом видится разрешение также одного из основных сюжетов индоевропейской мифологии — противостояния и взаимодействия богов старых и богов молодых. Люди перекладывали свои человеческие отношения на богов, а потом божеские — на себя. Это многократное копирование, дублирование, происходившее в обе стороны, на каждом новом витке развития мифосюжета давало новый вариант.

Но всё это вовсе не означает, что не существовало вторичных, третичных и прочих причин в процессе возникновения мифа. Как мы уже говорили, ни сам мир, ни его составляющие не желают укладываться в рамки какой-либо одной схемы, они всегда сложнее, многограннее и многовариантнее. И потому, как нам кажется, существовало параллельное влияние на сюжеты, причём по нескольким параллелям.

Возьмём тот же основной миф. В ядре его, как мы убеждаемся, лежит вполне реальный поединок человека с кем-то или чем-то, до чего мы пока не добрались. Но сходные мотивы могут быть вызваны сходными ощущениями в процессе восприятия мира. Более того, сходные ощущения, получаемые при совершении различных деяний, актов, образовывали один мотив, укладывались в один сюжет, отрицая схематизм.

Так, скажем, в последние пятнадцать лет среди специалистов по древним культурам и мифологиям стала довольно-таки популярной теория, связывающая космогонию с эмбриогонией. Особенное развитие она получила среди западных учёных, и в, частности, у голландского учёного Ф. Б. Я. Кейпера, который считает, что древнейшие представления о мироустройстве и миросоздании теснейшим образом связаны и даже исходят из ощущений, получаемых при акте зачатия, причём не только зачинающих, и в первую очередь мужчины, но и самого эмбриона, обладающего определённой памятью на уровне даже ещё не соединившихся яйцеклетки и сперматозоида. Вопрос этот сложный и далеко выходящий как за рамки нашего исследования, так и за рамки сравнительно-исторической мифологии вообще, находящийся где-то на стыке с генетикой, психоанализом и прочими науками. И потому вдаваться в него не будем. Желающие смогут сами узнать обо всем, прочитав книгу Кейпера «Труды по ведийской мифологии», выпущенную издательством «Наука» в 1986 году.