Тайны, догадки, прозрения - [43]

Электродных пучков несколько, в каждом из них по шесть проволочек. Потому и рентгеновские снимки и математические расчеты производятся многократно, чтобы направление было правильным. На это требуется время — много, очень много времени… Но зато, хоть один из электродов обязательно попадет в искомые клетки, деятельность которых каким-то образом была нарушена и вызвала заболевание. В данном случае цель — клетки венро-латериального ядра таламуса, которое всего-то имеет 8 миллиметров в диаметре и лежит на глубине 65 миллиметров от поверхности мозга.

Пучки электродов неровные — одни проволочки короче, другие длиннее; вводят их на разные глубины, где они потом разойдутся веером. Это как бы глубокая разведка перед предстоящим боем, первый, быть может, самый ответственный этап. А самый бой — собственно «лечение» — впереди. При обычных операциях хирург либо излечивает, либо, при неудаче — не излечивает. Потом уже важно выходить больного в послеоперационный период, но самый процесс борьбы с недугом совершается хирургом в операционной. При методе вживленных электродов операция — только начало долгой и кропотливой борьбы.

Длилась эта первая операция… шестнадцать часов. Лежавшую на столе женщину с введенными в мозг электродами дважды кормили жидкой пищей, и она спокойно ела, как если бы лежала в палате, на койке. Операционная бригада, в отличие от нее, все шестнадцать часов голодала — было не до еды.

На исходе девятого часа, услышав чей-то тихий вздох, больная сказала:

— Потерпите, доктор, еще немного!..

Человеку оперируют мозг, голова его полна металлическими проволоками, а он чувствует себя ничуть не хуже, чем если бы у него удаляли аппендикс! Не потому ли, что нежные ткани мозга ничтожно мало повреждаются от «проколов» золотыми электродами? Настолько мало, что повреждения эти не имеют практического значения.

Так с этими проволочками и увезли больную в палату. Теперь она надолго «прикована» к ним, а они — к ней. Со временем поле деятельности электродов будет расти вширь и глубь, что очень важно, когда начнутся собственно исследования — диагностические манипуляции для определения, какую клетку или какую группу клеток надо убить, чтобы вернуть человеку хотя бы часть утраченного здоровья.

Между собой врачи называют этот метод «семь раз отмерь — один отрежь».

Через несколько дней, когда больная достаточно окрепла после утомительной шестнадцатичасовой операции, начались исследования — вторая часть намеченного плана. Каждым электродом, как эхолотом, нащупывали подкорковые ядра, изо дня в день записывая снятые с них биоэлектрические импульсы. Пока не разыскали ячейку, которую надлежит уничтожить.

Разыскали? Ну, это надо еще уточнить — произвести «разведку боем». Мозг — не просто набор неких соединений, среди которых легко разыскать и перерезать нужный проводник. В мозгу имеется столько соединений, столько клеток, ядер, структур, что нет возможности предвидеть исход даже тончайшего хирургического вмешательства. Поэтому — разведки и еще раз разведки, долгие и упорные, чтобы к минимуму свести возможные ошибки.

Сначала по электродам посылают короткие электрические импульсы, когда они попадают в нужный — заподозренный — участок, дрожание конечностей усиливается. Значит, адрес установлен точно, значит можно сделать первую пробу: пустить электрический ток по одному из электродов и дрожание исчезнет. Не беда, если все-таки произошла ошибка: ток настолько слаб, что никакого вреда не приносит. Ток пустят по другому электроду или по третьему — ищут, пока не найдут.

И тогда совершается главное: электрическим током убивают очаг, ответственный за гиперкинез.

Через несколько месяцев после операции я видела эту больную. Она пришла на долечивание в другую больницу, бывшую базой Института экспериментальной медицины, куда перешла на работу Бехтерева со многими коллегами.

Слегка волоча правую ногу в комнату вошла молодая женщина, положила на стол ученическую тетрадку, уверенно протянула руку и крепко пожала мою. И радостно улыбнулась. Я понимающе ответила; было ясно, что крепость рукопожатия относится вовсе не к моей особе — просто ей хотелось показать, как хорошо она владеет правой рукой, которая до операции была неуправляема и бессильна в своем непрерывном и изнурительном движении. Из рассказов врачей я знала, что до болезни Мария Игнатьевна была учительницей математики, к моменту, когда ее на носилках привезли в Ленинград, полностью утратила многие психические способности: не могла отличить круг от квадрата, назвать собственный адрес, путала правую и левую стороны, не умела написать ни одной буквы…

Я взяла тетрадку, лежавшую на столе. Мария Игнатьевна все так же радостно улыбалась. Было отчего! Многое рассказывала эта невзрачная тетрадь — история воскрешения человека. Было видно, как на первых порах мучительно восстанавливался почерк, как, начав с изображения палочек карандашом, бывшая больная перешла на писание чернилами. Последние странички — предмет гордости учительницы — были исписаны хорошим разборчивым почерком. Теперь она собиралась начать занятия по арифметике…