Тайны архива графини А. - [5]

Кроме всего прочего у меня была еще одна причина отправиться в деревню, в которой я не признавалась самой себе и не могла поделиться даже с лучшей подругой. Но эта причина была, пожалуй, не менее важной, чем все вышеназванные.

Чтобы вам было понятно, о чем я говорю, необходимо упомянуть о некоторых обстоятельствах гибели моего мужа.

Официальная версия гласила, что он скончался в результате внезапной горячки на одном из захолустных постоялых дворов, но я никак не могла смириться с такой нелепой смертью и отказывалась верить очевидному.

Александр отличался несокрушимым здоровьем и за два дня до смерти, прощаясь со мной, выглядел просто прекрасно. Он был на двенадцать лет старше меня, но у него не было ни одного седого волоса, а в руках была такая сила, что ему ничего не стоило разогнуть подкову. За все время нашей совместной жизни я не могла припомнить у него ни малейшего недомогания и даже не могла представить его больным.

Однажды он на спор выкупался в ледяной купели без каких бы то ни было последствий для организма.

Постоялый двор, ставший его последним пристанищем, находился неподалеку от моей деревни, и мне хотелось побывать там еще в прошлом году. Меня не оставляла мысль, что там я смогу узнать что-то такое, на что не обратили внимания ни полицмейстер, ни Карл Иванович, наш добрый, но рассеянный доктор. И что прольет свет на истинную причину смерти Александра.

Но сразу после похорон этого сделать не удалось, а потом наступила зима, и добраться до дальней волости стало нелегко.

Я уже тогда решила, что осуществлю свой замысел при первой возможности, лишь только растает снег. Но паводок в этом году был такой высокий, что добраться по нашему бездорожью куда бы то ни было не было никакой возможности. И вот, наконец, дороги подсохли, и теперь ничто не мешало мне отправиться в путь. Отъезд я наметила на последнюю неделю Великого Поста, а начала готовиться к нему едва ли не за месяц до этого.

В тот день, когда мы беседовали с Шурочкой, у меня уже все было готово к отъезду…

До сих пор не могу привыкнуть, что теперь, на старости лет живу, в двадцатом веке. И это не удивительно. Семьдесят лет и девять месяцев я привыкла считать себя жителем века девятнадцатого и это навсегда останется для меня непреодолимым барьером. Наверное, я и умру с этим ощущением, поскольку все самые главные события в моей жизни остались в моем прекрасном и чудовищном, милом и отвратительном девятнадцатом столетии. А век двадцатый мне так же чужд, как и я ему.

Но те события, которые я сейчас вспоминаю, происходили в те далекие времена, когда девятнадцатое столетие едва перевалило за середину, и в те времена я как и большинство моих современников, и не предполагала, что доживу до нового века, да еще буду в состоянии что-то вспоминать и описывать.

Если мне не изменяет память, я в те годы с трудом представляла себя пятидесятилетней, что же говорить о семидесяти с хвостиком. Для меня тогда женщина за тридцать была уже едва ли не пожилой, а в моем теперешнем возрасте… Впрочем, я отвлеклась.

Утро, на которое был назначен мой отъезд в деревню, выдалось на удивление теплым и солнечным. Впервые за этот год я почувствовала некоторый дискомфорт от своего траурного одеяния. Почти девять месяцев я не позволяла себе никакого другого платья, а в это утро поймала себя на желании вместе с пробуждающейся после зимы природой скинуть с себя этот мрачный наряд и преобразиться душой и телом.

Устыдившись собственных мыслей, я стала проверять, правильно ли прислуга уложила сундуки и коробки, и сделала выговор горничной по той единственной причине, что она стояла с глупым видом посреди улицы с прилипшей к нижней губе шелухой подсолнечника.

— Звиняйте, барыня, — смутилась недавно взятая мной из деревни Алена и утерлась подолом с таким виноватым видом, что мне стало жаль ее. Тем более что все вещи оказались на своем месте, и придраться было совершенно не к чему.

Несмотря на некоторую внешнюю неотесанность, Алена была девкой неглупой, и в руках у нее все горело в хорошем смысле этого слова. И я спокойно оставляла на нее дом, зная, что без меня она будет поддерживать в нем порядок и не позволит себе ничего лишнего. Такова была и ее покойная матушка, с юности состоявшая при кухне в нашем деревенском доме, работящая и приветливая, но на вид — дура дурой, прости Господи.

Путь мне предстоял неблизкий, двести с лишним верст по тогдашним дорогам могли вымотать душу из любого, и век двадцатый, по моим наблюдениям, мало что изменил в этом отношении.

Думаю, что дороги и дураки еще долго будут оставаться проблемой для нашей благословенной державы.

Не могу не отметить удивительной проницательности своей старинной родственницы. В этом отношении, как и во многих других, она оказалась абсолютно права.

И это свидетельствует о том, что она была женщиной неординарной, в чем вы еще не раз сможете убедиться в дальнейшем.

Но, несмотря ни на что, настроение у меня было приподнятым, как обычно, когда мне предстояло отправиться в путешествие.

К тому же я могла себе позволить роскошь иметь добротный экипаж английской работы, а мой кучер Степан был удивительно аккуратным. Благодаря этому его качеству большая часть колдобин на дороге не доставляла мне никакого беспокойства.