Тайнопись - [18]

— Нет, конечно. Меня просто попросили спрятать. Если я завтра не отдам, будет плохо, очень плохо… Во-первых, тот человек умрет без этого. Во-вторых, меня убьют его друзья. Ты что, не понимаешь?.. Телевизор не смотришь?

— А чье это?

Кока мгновенно перебрал в уме варианты и выбрал оптимальный:

— Одного калеки. У него сильные боли. — (Он справедливо полагал, что бабушке вряд ли ведомо, что дурь помогает только от боли душевной, но не от физической).

— Какого еще калеки? — с подозрением спросила бабушка (подобного она тоже не ожидала).

Воодушевленный, Кока принялся сочинять про одного несчастного бедняка, курда Титала, после операции вынужденно ставшего наркоманом, про его трагедию и про то, что ребята из района помогают ему из жалости — он лежит в кровати, а они носят ему еду, питье и анашу. Он знал, на какие педали надо нажимать:

— Как ты не понимаешь?.. Бедный он, отверженный! Униженный, оскорбленный! Мы же не можем предать его! Ты же сама учила, что предавать друзей нельзя! — добавил он для верности.

Предавать она никого и никогда не учила. Поэтому не знала, что ответить. Еще несколько времени ушло на то, чтобы окончательно убедить ее, что сам Кока никогда в жизни дурь не курил и знать не знает, что это такое. Он добил её тем аргументом, что потому, дескать, ему и доверили её хранить, что все знают, что он не курит. Логично.

Далее началось самое важное — надо было выяснить, правда ли бабушка высыпала анашу в туалет или это был пробный шар. Но сколько Кока ни бился, бабушка неизменно твердила:

— Выбросила — и всё!.. Зачем оставлять эту отраву?..

Тогда он прибег к крайней мере и сказал, что его могут спасти только юо рублей, чтоб купить новый пакет и отдать больному калеке.

Бабушка была в большом волнении: ей было жаль и отверженного инвалида, и беспутного внука, но денег она давать не хотела из педагогических соображений. Наконец, было принято единственно верное, с ее точки зрения, решение:

— Я сама пойду и куплю этот проклятый пакет. И сама отдам калеке.

Кока замер от изумления. Потом стал отговаривать ее от таких приключений, но бабушка стояла на своем:

— Нет, тебе денег в руки я не дам. Или так — или никак! Я сама, лично, куплю эту гадость. Где она продается?

По ее тону он понял, что в старой княжне-комсомолке заговорил то ли упорный Рахметов, то ли упертый Корчагин. Делать было нечего. Хочет сама взять — пусть! Вариант этот, хоть и сложный по исполнению, мог вернуть потерянное. А это главное. В поисках кайфа цель всегда оправдывает средства.

Они выпили валерьянки и заговорщически обсудили детали. Кока предупредил, что сделать это непросто, ибо анаша в ларьках не продается. Не лучше ли будет, если он сделает всё сам? Но бабушка была непоколебима — или она, или никто!

Перед сном Кока перебрал в уме, кто из знакомых мог бы сыграть роль калеки-наркомана. И выходило, что лучше курда Титала, как раз лежавшего со сломанной ногой, найти было трудно: отверженность, нищета и страдания были налицо. Титал обитал в подвале, где возилась и игралась орда его братьев и сестер, за занавеской десятый год умирала тетя Асмат, а посередине подвала целый день варился хаши в котле на керосинке.

Наутро бабушка была полна решимости. Кока увидел на ней перчатки и шляпку с вуалью (наверняка ночью перечитывались «Записки из Мертвого дома» или Гиляровский). Он попросил ее снять этот маскарад, но она ни в какую не соглашалась.

Они сели в такси. Когда внук предупредил ее, что они едут в вендиспансер, бабушку всю передернуло, но она не удивилась:

— Ничего. Я всегда знала, что один порок сопутствует другому. Я ко всему готова. Поехали!

В диспансере они вошли в комнату для посетителей. Ее грязный вид и мерзкие запахи навевали смертную тоску. Солнце едва проникало сквозь немытые окна, слепыми пятнами шевелилось на заплеванном полу. В разных концах сидели недвижные печальные пары. Само место накладывало зловещий отпечаток на лица. Даже стулья, казалось, лоснились от грибков и спирохет.

В углу сидел какой-то мужик в багровых лишаях. Жена уныло кормила его помидорами из авоськи. В другом углу пара чернявых типов упрекала двух девок в больничных халатах:

— Вы, суки, знали, что у вас трепак! Почему не сказали, сволочи?

— Да клянусь, Гурамик, да что ты, Мерабик, откуда мы знали?! Если бы мы знали!.. Наш маршрут через Теберду шел, а там, оказывается, у всех триппер! — И девки, жалобно шмыгая носами, ахая и охая, крестились и божились, в панике озираясь и оправляя куцые халаты на налитых ляжках.

— О Господи! — сказала бабушка, опуская вуаль.

— Чего же ты ждала?.. — не без злорадства ответил Кока. — Это не оперный театр! Бинокль не захватила?

Усадив ее, он пошел к лестнице, где дежурил сторож Шакро с шершавой от рублевок рукой, дал ему денег, попросил привести Хечо, а когда тот явился, тихо сказал ему:

— Ты меня помнишь? Мы вчера брали пакет!

— Как не помню! Клянусь головой, всех помню, кто пакеты берет! — заверил его Хечо. — Я как раз сейчас брать иду. Сколько тебе надо?

— Один пакет. Слушай, вон там сидит моя бабушка. Видишь? Долго сейчас объяснять, что к чему. Она даст тебе юо рублей, ты возьми один пакет, а потом ей в руки отдай, понял?..