Тайнопись - [151]

— Но, баск! — Парень гордо бьет себя в грудь: — Сан-Себастьян! Баск!

— А, баск! Знаю! Мафия! Вери гуд! — Газовик поднимает в одобрении большой палец и показывает руками: — Пиф-паф! Бомба!

— Йес, йес, — радостно кивает баск, тоже поводя руками: — Пуф — пиф! Бух! Бомб! — Подумав секунду, он добавляет: — А, чечен! Гуд, гуд! — И показывает руками большие воздушные волны. — Мени, мени бомб, бух-бух!

Газовик сквозь зубы ворчит:

— Да уж, это не ваши 200 грамм тротильчика со звоночками и извинилками! — Потом заключает веско: — Вери йес! Раша из мени, мени гуд!

Испанцы говорят, что баски похожи на руку или ногу, которая в своей гордыне возомнила, что может жить отдельно от туловища. Много уже таких рук и ног ползает по миру.

Вначале молодой политик думает, как бы сделать свой народ счастливым (и себя с родней и любовницами не забыть). Но постепенно ему становится ясно, что того и другого вместе никак не бывает. Поэтому вопрос о народном счастье начинает постепенно тускнеть и меркнуть, уступая место главной проблеме. А об остальном позаботятся цюрихские гномы, женевские гады или кипрские крысы.

Отсутствие денег воленс-ноленс сближает человека с людьми и реальностью, а наличие — всегда отдаляет и отделяет. Чем больше денег — тем человек дальше от людей, тем он более одинок, пуглив и недоверчив, «ты — царь, живи один…»). Немецкие богачи, основатели концерна «АЛЬДИ», Альбрехт и Дитер, вот уже 25 лет не выходят из своих хоромов: у старого Альбрехта — мания преследования, у дряхлого Дитера — страх открытых пространств. Сидят взаперти и молчат в тряпочку с кислородом. А что еще делать, если всё уже есть и ничего уже не надо?..

На пляже, как всегда, воочию видно, что границы дозволенного в головах людей отнюдь не закаркасированы, а всё время активно перемещаются. Вот дама сидит в шезлонге, раскинув ноги до упора и тщательно растирая голые ляжки кремом. Другая упорно массирует голые груди, а через полчаса, уходя и ступив на асфальт, будет стыдливо озираться, чтобы приподнять юбку и ополоснуть ноги от песка.

Ничего страшнее голых старушечьих грудей нет на свете. Вообще «хомо голый» безобразен в общем и в частностях. По сравнению с цельным, стройным и совершенным зверьем он развинчен и разболтан, его психика в разладе с его физикой, желания далеки от возможностей, а сам он давно утерял связь с природой и братьями своими меньшими.

А в природе, кстати, нет гепардов в депрессии, толстобрюхих страусов, жирафов с тройным подбородком или обезьян с давлением — все подобные уроды вымирают или погибают, не в пример людям, придумавшим медицину и прочие уловки для игры со смертью.

Но смерть шуток не понимает и рубит с плеча. И чем больше её дразнить наукой, лекарствами и прививками — тем злее будет она мстить войнами, морами и прочими революциями.

На пляже особь расслабляется, млеет и дурнеет. В голову лезут глупые мысли типа того, как хорошо было бы ничего не делать и всю жизнь лежать на пляже. И вообще жить в покое, как звери и птицы, которые не делают из жизни комедии или трагедии, а живут, радуясь солнцу, прячась от хищников или дождя, а жизнь свою заканчивают без суеты и истерик.

В солнечном вареве мысли катятся градом.

Чем-то недовольный, ветер взметнул песок. Пляжное лежбище пошуршало, побубнило, отряхнулось — и опять впало в загоральное беспамятство.

Солнцу (как и зверю, ветру, волне, угрозе) надо показывать лицо, а не зад. Молятся на восток, а не на запад. «Зад» и «запад» сближены не только морфологически, но и лексически.

Говорят, что люди борются за место под солнцем. Но там, где солнца много, начинается беспощадная борьба за тень.

Солнце сквозь воду попадает на камни дна, отчего камни кажутся кусками янтаря или шкурой ящера, с ромбами впадин и золотым окоемом бугров.

Где нет камней, там песок. Под водой он вязок, хорошо держит след. Увеличенные водой, следы — словно развалины древних городов, если смотреть с высоты птичьего полета.

В небе цепенеет рваное облако-медуза. Как белое привидение, оно пялится на землю дырами голубых глаз. Всё подернуто дымкой кейфа. Изредка ветерок рвет с прибоя водяную пыль и осыпает ею людское бежево-коричневое месиво, которое, поурчав и побурчав, затихает в жаркой истоме.

Чтобы равномерно загореть, надо выбрать на пляже точки А и Б и, как маятник, ходить между ними. Тогда солнечная полировка ляжет ровными слоями. В качестве ориентиров лучше всего выбирать молодых девушек, на которых еще не противно смотреть.

На пляже люди превращаются в детей, дети — в зверей, а звери — в людей: собаки в намордниках, кошки на веревочках, хомячки в клетках ведут себя чинно-спокойно, хотя явно недоумевают, как можно столько времени торчать на солнце.

Пьяный немец (пьянец) у пляжного ларька: пива ему уже не дают, закрыли створки, продавщица вышла и спряталась под навес. Но пьянец упорно стучит в окошко, царапает его, чмокает, гладит. Потом, еле шевелясь, ползет вокруг ларька. Но и там — один большой и красноречивый замок. Тогда он возвращается к окошку, бодает его лбом, трется ушами. Тщетно. Никого. Пусто. Нет материнского молока-пива, нет отцовских сосисок. Продавщица выглядывает из-за зонтов. Пьянец вскидывает руку в подобии унылого зиг-хайля, потом машет ею в бессильном отчаянии и бредет в тень пальмонады, откуда недобро светятся белки негров — разносчиков.