Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина - [41]

Шрифт
Интервал

Толкин показывает нам, как «думать» посредством воображения, используя конкретные образы. Христианство тоже не может обойтись без мифопеи. Богословы до бесконечности спорят о том, чем отличаются «божественные энергии» от божественной сущности, бытии (esse), об участии в нем мира, о Святом Духе и как он объединяет нас в любви со Святой Троицей, но куда важнее благоговейно преклонить колена перед образом Святого Сердца, коронованного пламенем, или перед дарами, сияющими в руках священника.

И любовь, и надежда, и музыка обретают дом в Боге, «Который через божественную свободу, а также и через божественную согласованность создал Себе в тварном мире плоть, а через нее явил свою славу»[114]. В этой плоти и заключено тайное пламя нашего сотворения и возрождения, лучезарный центр новой вселенной.

Тайное пламя

Я — сила верховная, пламенная,
Та, что искры жизни все до одной возжигает;
На что дохну — не умрет вовеки.
Я управляю совокупностью сущностей;
Что кружатся в вышнем полете,
Мудрость же соразмерную красу ему дарит.
Я — жизнь божественная, пламенная,
Озаряю зерно полноспелое;
Я мерцаю на поверхности вод,
Я пылаю в солнце, луне и звездах,
В ветре тайную жизнь обретаю,
Оживляю все сущее в единении.
Я — жизнь во всем ее изобилии,
Ибо не из камня векового на волю выпущен,
И не из почки расцвел на ветке,
Порожден не деянием человеческим:
Во мне — корень жизни.
Дух — сиречь корень, что росток пускает в слове,
Господь же — дух постижимый[115].
Хильдегарда Бингенская[116]

Заключение: триумф Толкина

Только не смейтесь! Но некогда (с тех пор самонадеянности у меня поубавилось) я задумал создать цикл более–менее связанных между собою легенд — от преданий глобального, космогонического масштаба до романтической волшебной сказки; так, чтобы более значительные основывались на меньших в соприкосновении своем с землей, а меньшие обретали великолепие на столь обширном фоне; цикл, который я мог бы посвятить просто стране моей, Англии… Циклы должны быть объединены в некое грандиозное целое — и, однако, оставлять место для других умов и рук, для которых орудиями являются краски, музыка, драма. Вот абсурд!

Из письма Дж. Р. Р. Толкина к Мильтону Уолдману (L 131).

Действительно, абсурд. Но никак не повод для смеха. Толкин, — возможно, не один, а с помощью сына — осуществил задуманное. Вышеприведенный отрывок взят из письма к издателю от 1951 года. В исходном виде оно насчитывает 10 000 слов и не воспроизведено полностью даже в опубликованном сборнике. Решалась судьба издания «Властелина Колец», и в знаменитом письме Толкин пытался объяснить, что книга непременно должна выйти вместе с Сильмариллионом.

Как мы уже убедились, Толкин поясняет, что сперва были истории, они прорастали в его сознании как некая «данность»: «мною всегда владело чувство, будто я записываю нечто, уже где–то, там, «существующее», а вовсе не «выдумываю». Изначально «Хоббит» стоял особняком; в ту пору автор даже не подозревал, что и этот эпизод входит в общий цикл.

Однако ж, как выяснилось, он оказался настоящей находкой: он завершал собою целое, обеспечивал ему спуск на землю и слияние с «историей».

Так «Властелин Колец» и Сильмариллион, теперь уже расширенные и вобравшие в себя бесчисленные сюжеты и фрагменты из «Истории Средиземья», явились нашему взгляду грандиозным мифологическим гобеленом, сотканным из множества нитей, заимствованных из легенд Северной Европы и других мест. Связь с «Англией» сохраняется, хотя и не такая, какую автор провидел.

Из «Истории Средиземья», в частности из «Книги утраченных сказаний» (сборнике текстов до 1920 года), мы знаем, что авторская мифология Толкина отчасти была попыткой объяснить «эльфийское» в Англии. Великий город Аваллонэ (тот самый Авалон из преданий об Артуре) стоит на берегу Одинокого острова (Тол Эрессеа); на этом острове, словно на громадном корабле, Улмо перевез эльфов через море и в конце концов укрепил его на морском дне близ побережья Амана. В первоначальной концепции Толкина остров этот задумывался как Англия до вторжения людей, ее исказивших. Эльфийский град Кортирион был не чем иным, как Уориком (где поженились Толкин и Эдит). Печальный тон ранних сказаний ощущается в двух очень важных и очень красивых стихотворениях — «Домик утраченной игры» и «Кортирион среди дерев». Но с ходом времени в представлениях Толкина Англия сместилась восточнее (куда–то в Белерианд, и, возможно, в поздний Эриадор), а Одинокий остров откочевал на запад. Бессмертные земли отступали перед ним все дальше и дальше — и наконец совсем исчезли с земли.

Прямые «исторические» связи между Англией и эльфийскими владениями, может быть, и ослабли, но, с другой стороны, как я пытался показать в этой книге, Толкин сумел обнаружить «эльфийское» в сокровенных глубинах ее языков и фольклора и выразил его через авторский миф исключительной сложности, силы и многогранности.

Христиане зачастую считают, что, когда Господь стал Человеком, он исполнил древние пророчества, и вся мифология стала излишней. Теперь мифологическое мышление уводит вспять, к суеверию и невежеству. Солнце взошло; тени рассеялись. Но Толкин говорит совсем иное. Если солнце не отбрасывает тени в ярком свете, это не солнце. В эпилоге к эссе «О волшебных историях» он пишет:


Рекомендуем почитать
Мы отстаивали Севастополь

Двести пятьдесят дней длилась героическая оборона Севастополя во время Великой Отечественной войны. Моряки-черноморцы и воины Советской Армии с беззаветной храбростью защищали город-крепость. Они проявили непревзойденную стойкость, нанесли огромные потери гитлеровским захватчикам, сорвали наступательные планы немецко-фашистского командования. В составе войск, оборонявших Севастополь, находилась и 7-я бригада морской пехоты, которой командовал полковник, а ныне генерал-лейтенант Евгений Иванович Жидилов.


Братья Бельские

Книга американского журналиста Питера Даффи «Братья Бельские» рассказывает о еврейском партизанском отряде, созданном в белорусских лесах тремя братьями — Тувьей, Асаэлем и Зусем Бельскими. За годы войны еврейские партизаны спасли от гибели более 1200 человек, обреченных на смерть в созданных нацистами гетто. Эта книга — дань памяти трем братьям-героям и первая попытка рассказать об их подвиге.


Сподвижники Чернышевского

Предлагаемый вниманию читателей сборник знакомит с жизнью и революционной деятельностью выдающихся сподвижников Чернышевского — революционных демократов Михаила Михайлова, Николая Шелгунова, братьев Николая и Александра Серно-Соловьевичей, Владимира Обручева, Митрофана Муравского, Сергея Рымаренко, Николая Утина, Петра Заичневского и Сигизмунда Сераковского.Очерки об этих борцах за революционное преобразование России написаны на основании архивных документов и свидетельств современников.


Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Последняя тайна жизни

Книга о великом русском ученом, выдающемся физиологе И. П. Павлове, об удивительной жизни этого замечательного человека, который должен был стать священником, а стал ученым-естествоиспытателем, борцом против религиозного учения о непознаваемой, таинственной душе. Вся его жизнь — пример активного гражданского подвига во имя науки и ради человека.Для среднего школьного возраста.Издание второе.


Зекамерон XX века

В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.