Тайное имя — ЙХВХ - [9]

), поддерживалось ночными бдениями на берегу моря, где купание в любое время года чередовалось с молитвенным экстазом. Оттого ли, по другой ли причине, но вопреки словам Эскафы, что «молодые козлы воняют», тело Саббатая благоухало смирной[28].

— Нет, розовым маслом из Казанлыка, — не соглашался о один из юношей, с которыми Саббатай проводил ночи на море. К тому времени вокруг него образовался кружок из старшеклассников. Они спускались к морю, когда город уже спал, и нагие, при лунном свете, убегавшем по волнам вдаль от берега, совершали омовения, пели, спорили о природе аромата, который источало тело их юного наставника.

— Смирна пахнет смирной.

— Смотря где. Во Франкском городе — да[29], внизу Смирна смердит.

— Я же говорю, он благоухает, как роза — не как смирна.

Аромат, исходивший от Саббатая, дурманил и его самого. Своего запаха не чувствуешь — а Саббатай остро чувствовал. Это тоже рознило его с прочими.

^{Саббатай Цви}

— Запах изо рта Всевышнего, запах Его дыхания — вот чем пахнет мое тело.

У всех перехватывало дух, когда, закрыв глаза, запрокинув назад голову, он самозабвенно принимался петь псалмы. Как тонкие серпики белков между его веками, сквозил между туч серп молодого месяца. Бывало, что в обличье «Песни песней» возносились Богу испанские романсы — Богу это безразлично, а слушатели не замечали. Они переживали ни с чем не сравнимый экстаз благодати, когда голос, сладостный, как похвала, пел: «Спустившись с горы в долину, повстречал я Месильду, королевскую дочь, выходившую из купальни с мокрыми волосами. Как меч, сверкало лицо ее, брови — стальным полумесяцем, губы — кораллы, тело — молоко».

Практический взгляд на проблемного молодого человека не изменился с семнадцатого века. Сегодня первая мысль: «А у него есть подружка?» В те времена вопрос тоже решался в духе главной заповеди Торы: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю. Мордехай Цви поспешил женить сына. Но дело ограничилось брачной церемонией, после которой молодой супруг, главный актер в этом спектакле, никак себя не проявил. Подумали: ну, бывает, невеста — «крокодил». Составили «гет» с нейтральной формулировкой: «Невозможность достигнуть поставленной супружеством цели по причине непреодолимого отвращения между супругами». Мордехай повторно женил сына — и снова «крокаидл», так что ли? По крайней мере, так получалось, судя по нулевому результату.

Еврейский Бог троицу не любит — ограничились двумя попытками. Раз уж Шаббтай оказался благочестив не на шутку, то пусть его благочестием надуются паруса судна, снаряженного Мордехаем. Это было правильное решение. Чтоб знали, что благочестию сына отец обязан рядом успешных торговых экспедиций, возвысивших вчерашнего торговца живностью до одного из почтеннейших негоциантов Смирны — или, как сказали бы апологеты бедности, до одного из местных толстосумов.

Все очевидней в Саббатае огонь божественного участия, все больше взглядов устремлено на него, поющего серенаду под балконом Бога и транспонирующего божественный глагол в числа, из коих выстраиваются новые смыслы, и тогда все сходится, все складывается в единую картину, а в центре ее он, Саббатай Цви, — в «Центре Веры Истинной», начальные буквы которой составляют его имя: ЦВИ.

Так продолжалось, пока «лета лжегосподня» 1648, оно же лето 5408 «от сотворения кочерыжки», Саббатай не открылся верным своим. Их было двенадцать, по числу знаков зодиака — восседающим с ними за столом он изображен на титульном листе амстердамского молитвослова 1666 года («Тиккун Саббатая Цви»).

^{«Тиккун Саббатая Цви», Амстердам, 1666}

— Знайте, что я послан вам, Израилю, во спасение. И соберу все двенадцать колен во граде Давидовом, на горе Сион, где покоится царь-псалмопевец, ибо я из рода его. И наречетесь Любовники Сиона (Ховевей Цион). Царство я воссоздам не прибегая к оружию, одним лишь сладчайшим пением. Музыка, которая прольется на вас, окропит ваши души, и спасетесь ее красотою. Вы — и мир.

И он запел свое бессмертное «бесамемучо» так сладостно, что не только двенадцать учеников его — но и будь их двенадцатью двенадцать, да хоть бы и все сто сорок четыре тысячи, которым обещано спасение, — ни один бы не усомнился, и все бы подхватили: «Бесаме, бесаме мучо! Лобзай меня лобзанием уст своих, ибо ласки твои слаще вина. Бесаме, бесаме мучо!»[30]

Тогда же, в 5408 году, в синагоге он исхитрился выговорить ЙХВХ — тайное Имя. В день разрушения Храма четыре буквы разбрелись на все четыре стороны: Бог лишился крова. Лишь Спасителю дано воссоединить их — произнеся. И сим восстановится Храм.

Паника. Люди верили всему.

— И ты посмел! — вскричал Эскафа. — Прежде пришествия Мессии!

— Мессия уже пришел, — отвечал Саббатай.

Старый Эскафа проклял ученика, и тот, сопровождаемый ликованием своей свиты, под звуки рога и восклицания «Маран ата!» покинул свою альма-матер.

Оставаться в Смирне было небезопасно. Эскафа, следуя логике Каиафы, своего исторического предшественника, искал способа убить самозванца, «но никто не решался наложить на него руку». Саббатай направился в Салоники, город фантазийный, где каббалу, по словам Саспортаса