Тайное имя — ЙХВХ - [3]

— Мир.

Александра не оказалось дома.

— Может, он будет позже. Сегодня опять шомерников видели возле виноградников.

Ашомер это московиц — «Страж». Социалисты не дают работникам наниматься самостоятельно. «Ах, на плантациях нужны люди? Отлично, пусть плантаторы обращаются в рабочие комитеты. Ашомер будет их охранять. А продавать себя в рабство мы не дадим». Тогда Александр, вернувшись из Америки, организовал собственную охрану: Гидеон. Шомерники ненавидят гидеонов… Александр еще может появиться.

Нет, не появился. Вместо него пришла Ривка с женихом. (В имени «Ривка» — по-русски «Ревекка» — «к» воспринимается как суффикс: «Ривка», «Райка», «Валька», «Мурка» и т. п. Отсюда, во избежание фамильярного оттенка, «вежливая» форма «Рива», сложившаяся уже в советское время.)

— Моя любимая сестричка Ривка, вон какого разбойника себе отхватила.

Разбойник, как и полагается разбойнику, мрачно посмотрел на столичного щеголя, но Сарра, бывшая здесь за хозяйку, гостя в обиду не дала и демонстративно обеими руками взяла Хаима под руку: зогтер, а это мой разбойник.

— Ашейненкер[7], — прокомментировала Сарра, это относилось к Ривкиному жениху. — Ты ведь жаргона не знаешь.

— Я знаю ладино, это сефардский идиш.

— Рафаэль Абулафия эспаньольский тоже знает.

— Их много разных. У сефардов в Голландии совсем другой.

— На жаргоне тоже по-разному говорят. Московиц говорит: «Киш мир тухэс, Исрулик», а румынская еврейка сама деликатность: «Кись мир ин арш, Исроэль». Не понял? Тем лучше. Поешь с нами? У нас кошер в общих чертах. Ты же не из Цфата?[8]

Московиц говорит «трейф», а румынская еврейка деликатная: «Кошер в общих чертах».

После обеда снова расположились во дворике, пили кофе, курили. Жених Ривки от предложенной ему сигары отказался. Он курил набивные папиросы, после каждой затяжки сосредоточенно выпуская колечки дыма, как дети пускают мыльные пузыри. Сама Ривка, выпив кофе, перевернула чашку, потом приподняла и стала разглядывать кляксу на блюдце.

— Что ты видишь?

— «Несокрушимый Израилев Лживых Истребит», — отвечала Ривка сестре. — Това гадала мне на Сэфер Шмуэль, и дважды выходило: «Несокрушимый Израилев Лживых Истребит».

— Эйндорской волшебнице (прозвище Товы) только на «Шмуэле» гадать[9]. Пойдем, Хаим, я покажу тебе «Лабиринт Спинозы».

Они вышли и поднялись на пригорок, откуда открывался вид на долину, покрытую виноградниками. «Лабиринт Спинозы» представлял собой лужайку с аккуратно выстриженными бороздами, из которых одна, правильно выбранная, приводила к росшему в центре кусту терновника — prunus spinosa — стоявшему в белесом цвету.

Сарра кругами подбиралась к кусту, часто перебирая ногами по узкой борозде, как по канату.

— Иди сюда, не бойся, не вспыхнет! — крикнула она[10]. — Чур, по траве не ходить. Давай, а то скоро стемнеет.

В своих туфлях с белыми лакированными носами Хаим семенил, легко угождая в тупик и возвращаясь к последней развилке, чтоб пойти другой бороздой.

— Я как раз успела прочесть письмо, — сложив, она спрятала его. Ясно, что за письма прячут на груди. — Это письмо от Шмуэля.

— И что Шмуэль пишет Эйндорской волшебнице? — принужденно пошутил Хаим.

— С чего это он будет писать Тове?

Выясняется, что есть еще один Аронсон — Шмуэль, в отличие от своего брата Александра, затянувший с отплытием к родным берегам. Сарра взяла за правило прежде сама прочитывать всю корреспонденцию из Америки и только потом сообщать о ней. Проверено семейной цензурой.

Когда возвратились, то вокруг затеплившегося фонаря уже роилась безобидная мошкара — не как в гиблом месте Хадере, где на предложение стать подопечными барона отвечали: «Ей-Богу, лучше смерть». — «Ловлю на слове», — сказал Бог. От малярии перемерло пол-Хадеры.

У Эфраима-Фишеля голова запрокинулась, рот открыт, похрапывает. Ривка убирала чашки. В сторонке Арон что-то настойчиво втолковывал ее жениху — учил уму-разуму? Сарра помахала письмом:

— От Шмулика.

Арон молча протянул руку, пробежал глазами и так же молча вернул.

— Может, нашел себе невесту? — предположила Ривка, тоже прочитавшая письмо.

Арон постучал по крышке часов: пора. Сарра сказала Хаиму:

— Мне жаль, что ты так и не дождался Александра. Будешь вспоминать иногда об Аронсонах из Зихрон-Якова?

Этой ночью Хаим Авраам, всегда крепко спавший, не мог уснуть. Он закрывал глаза — открывал их. Закрывал ставни — открывал их. За окном ровный гул моря. На фоне звезд чернел зуб: Шато де Пелерин. На фоне бессонницы крики осла походили на звуки ржавой водокачки в Русчуке его детства.

Сарра! Наше «ты» забежало вперед. Нагоним же его, оправдаем его. Будет ли он вспоминать иногда об Аронсонах из Зихрон-Якова? И кусать себе локти. Нет! Участь его была решена, каким бы безумием это не представлялось. Где еще безумствовать, как не на Святой земле, в часе пути от неопалимой купины — prunus spinosa, — растущей посреди ветвящихся тропинок? Он не сомкнул глаз до рассвета…

А когда проснулся, то терновым кустом горело солнце. Он нашел своего провожатого, задававшего корм мнимой водокачке.

— Быстрей, быстрей, быстрей, — торопил его Хаим. Расплатился с коновалом-хозяином, кривым армянином в кожаном переднике, и они тронулись.