Тайник - [57]

После того дня моя жизнь изменилась. И его, полагаю, тоже. Я по-прежнему посещала школу, спала в детской и ела вместе со Сьюзен и другими слугами, но иногда он отдавал приказание, и Сьюзен приводила меня в мастерскую или кабинет. Это я изучала его новый телескоп, когда он вставлял зеркало и окуляр и регулировал их, и это я присутствовала на башне в тот теплый сентябрьский вечер, когда работники устанавливали телескоп на башне. В мои обязанности входило принести журналы отца, а потом спуститься в комнату и слушать нетерпеливые команды, пока работники старались укрепить телескоп на площадке.

После установки телескопа мы провели несколько драгоценных часов над звездными картами, которые он рисовал во время моего обучения своим теориям об орбитах планет, природе звезд и комет, пока не налетели мотыльки, привлеченные светом нашего фонаря. Тогда мы очнулись и увидели, что на небе появляются звезды. Настала пора подняться по лестнице и посмотреть на них в новый телескоп.

Сначала я почти ничего не видела.

— Главное, практика, — смеясь, пояснил отец, заметив мое несчастное лицо.

После той ночи он время от времени приводил меня с собой, хотя Сьюзен жаловалась, что я не высыпаюсь.

— Дитя слишком устает, чтобы посещать школу, сэр, — журила она его.

Отец доверял ей и стал реже брать меня в башню, несмотря на мои просьбы.

Новый телескоп был настоящим чудом. Отец и не мечтал увидеть звезды и небо так близко. Он все больше погружался в работу и часто спал целыми днями, чтобы провести ночь на башне. Я почти его не видела. Но были и облачные ночи, а зима следующего года выдалась такой холодной, что птицы ледяными комочками падали с ветвей. Отец приглашал меня в кабинет, где мы садились у огня, и давал уроки математики, философии и учил, как записывать наблюдения. Все эти науки помогали развитию астрономии.

Математические символы сначала, да и долгое время после, не имели для меня особого смысла, но я заразилась страстью отца к открытию небесных тайн и потому продолжала заниматься. Из его уроков я также многое узнаю о сказочных чудовищах и несчастных детях богов, увековеченных древними в ночном небе. Греческий и латинский дались мне легче. Так что вскоре я уже умела читать обозначения на старых картах. Вместе с этим я приобрела удивительные познания об оптике и тайных свойствах света.

Так началась наша новая жизнь. Мне исполнилось одиннадцать лет, и я хорошо помню свой день рождения, потому что у кошки садовника родились котята и отец принес мне черно-белого котенка. Я назвала его Томасом.

Иногда отец приказывал подать экипаж и отправлялся в Норидж или Лондон, где, видимо, встречался с другими астрономами или навещал торговцев, оптическими инструментами, потому что зачастую возвращался с ящиком, аккуратно упакованным хрупкими линзами или зеркалами, а потом целыми днями запирался в мастерской, экспериментируя и шлифуя.

Поздней осенью 1773 года, когда он отсутствовал почти неделю, к нам на кухню забрела бродячая торговка. Она продавала прищепки, ленты и всякую мелочь.

Бетси так заворожил кружевной чепчик, что она стала торговаться, а Сьюзен упросила миссис Годстоун купить мне ленты. Я стояла в сторонке, держа Томаса, и завороженно разглядывала загорелое лицо молодой женщины, красивые глаза и энергичные движения сильного стройного тела, когда она нагнулась, чтобы поискать именно тот оттенок голубого, который, как утверждала, лучше всего подходит к моим волосам. Потом Сьюзен подозвала меня, чтобы посмотреть, правильно ли выбраны ленты. Женщина почему-то насторожилась и с любопытством разглядывала меня, пока Сьюзен выбирала ленты.

Когда она прощалась, опять пристально глянула в мою сторону, будто пытаясь запомнить, и это меня встревожило.

Потом я сидела в комнате слуг, пока Сьюзен подрубала мои новые ленты, и слушала, как женщины сплетничают.

— Фермер сказал, они вернулись, — объявил мистер Корбетт, подкладывая дрова в огонь. — Придется следить за ними, пока не уйдут.

— Думаю, бродяги украли последний раз его птиц, а не цыгане, — заметила миссис Годстоун. — Я выгнала их из кладовой, помните?

— Да, и фермер не станет рисковать.

— Где живут цыгане? — спросила я.

Обычно я не вмешивалась в разговоры, и они очень удивились.

— Нигде и повсюду, — ответила Сьюзен. Сейчас разбили табор на поляне рядом с Фоксхолл-лейн.

«Тропинка Фоксхолл-лейн вела мимо башни», — вспомнила я.

Я подумала, это так чудесно — путешествовать в кибитке и раскидывать лагерь в лесу. Но не слишком приятно, что у тебя нет дома, куда возвращаешься по утрам. Все же мне не терпелось увидеть табор. Когда наутро я все рассказала Мэтту, он загорелся идеей туда отправиться.

Вместо того чтобы идти домой после школы, мы зашагали по дороге мимо коттеджа егеря и поднялись по холму к Фоксхолл-лейн. Там спрятались за деревьями и подкрались ближе, подобно дикарям, загоняющим оленя, тщательно обходя тропу. Сначала мы ощутили запах дыма, потом услышали треск дров в костре, голоса, произносящие слова на странном музыкальном языке, и резкий смех. Мы зарылись в кусты, осторожно выглядывая наружу.

Три шатра и две открытые кибитки, возможно, когда-то ярко раскрашенные, но сейчас убогие и обшарпанные, стояли без определенного порядка вокруг недавно зажженного костра. Две незнакомые женщины сидели на табуретах у огня, резали овощи и бросали в большой котел. Худенькая девочка лет десяти-одиннадцати подкидывала в огонь хворост из связки. Жилистый кривоногий мужчина вышел из-за деревьев и бросил на траву связку кроликов. Женщина постарше радостно вскрикнула, схватила одного и принялась свежевать, время от времени кидая кусочки мяса жалкой собачонке.