Тайник - [40]

Он прижался щекой к ее щеке.

— Нет, к сожалению, я должен вернуться.

— Разве начальник экспедиции должен перед кем-то отчитываться? Он завел себе наставника?

— Должен, Генричка, я очень много должен, — кивнул он.

— И ты даже не выпьешь?

— Немного — чтобы не потерять дорогу домой.

— Не хочешь сполоснуться?

— С удовольствием. В последний раз я принимал настоящий душ в «Магрибе».

— Так поторопись, пока вода еще течет, а я тебе кое-что приготовлю.

Он проскользнул в тесный закуток, который заменял тут душевую. На веревках сушилось ее белье. Вторгаться в этот интимный уголок было святотатством — все равно что посягнуть на ее ложе. Он сбросил запыленный костюм и пустил душ. Холодный, обильно льющийся чудесный дождь.

— Ну, прежде всего — вот это, — сказала она и, приоткрыв дверь, подала ему рюмку коньяку. — Чтобы ты легче преодолел робость наших лет. И не надевай пыльное белье, не хочу заниматься любовью на бархане.

— Но, Генрика! — сказал он укоризненно.

— Не будь ты таким стеснительным. Будто не знаешь, чем у нас все кончится. Я знаю.

— Ты снова совершенно невыносима.

— Просто я не люблю, когда в постели песок. В свою берлогу в Бир-Резене ты бы меня никогда не затащил.

— Я не для того приехал, чтобы ссориться.

— Да, разумеется, прости. Я человек испорченный, но теперь буду говорить только пристойные вещи. Налить тебе еще коньяку? — Он подал ей через приоткрытую дверь пустую рюмку. — Ты видел пунические фрески в Утице? — спросила она без всякой связи.

— Не видел, у меня не было времени.

— А не хочешь посмотреть? На будущей неделе я собираюсь отправиться туда, чтобы попытаться методом сравнения объяснить некоторые элементы стиля здешних мозаик.

— Их можно сравнивать?

— До определенной степени да. Художественная манера настенной росписи может в упрощенной форме проявиться и в мозаике. Мозаика — это прежде всего картина, а картина должна быть создана раньше, чем мозаика. Я должна сравнить все известные и доступные материалы, чтобы действительно доказать пуническое происхождение мозаик.

Он закрыл душ и завернулся в большую махровую простыню.

— А что, возникли сомнения в их происхождении? — спросил он. В комнате было темно, только над кроватью сиял ночничок.

— Если нет доказательств, всегда возникают сомнения… — Она сидела на кровати с рюмкой в руке. — Профессор Матысьяк — довольно противный тип, он требует, чтобы на всех находках были подписи и печати, — сказала она устало. На полу вокруг кровати были разложены осколки сосудов, обломки мрамора и бог знает что еще.

— Шефы для того и существуют, чтобы портить настроение, — сказал Войтех, пытаясь пробраться через эту выставку. — Я не знал, что у тебя здесь настоящий склад находок. Не боишься ночью споткнуться?

— Я уже давно ничего не боюсь, — вздохнула она тихо и освободила ему место возле себя.

— Что-нибудь изменится оттого, что мозаики пунические, а не римские?

Она пожала плечами:

— В сущности ничего. С точки зрения трилобитов или фосфатных удобрений все это вообще не имеет значения. Суета сует. Но если они пунические, то это исключительное открытие, а если римские — их просто причислят к уже известным древнеримским мозаикам, если они, разумеется, имеют какую-то художественную ценность.

— Выходит, я заявился не ко времени, — сказал он деловито. — И теперь окончательно испортил тебе настроение.

— Нет, что ты! — сказала она с улыбкой и нежно поцеловала его в щеку. — Я на самом деле рада, что ты здесь. Просто немного задумалась. Человек не может так просто отбросить собственные мысли и сомнения. На это требуется некоторое время, прости. — Она медленно допила рюмку и поставила ее на пол. — Ты тоже не выглядишь счастливейшим человеком на свете.

Он обнял ее за плечи и молчал. Чувствовал ее аромат, теплое прикосновение кожи и тяжесть склонившегося к нему тела. Два усталых стареющих человека. Никаких сильных страстей, скорее только терпение и снисходительность. Он подумал, что жизнь медленно, но верно теряет свой особый пленительный вкус и аромат. Через минуту они обнимутся на образцовой кровати, чистота которой не выносит пыли и песка пустыни, и будут счастливы тем, что не остались одиноки, что могут держаться друг за друга, заглянуть в глубины души. И на минуту отступят тревоги одиночества и стихнет стук копыт отставшей погони.

Он крепко сжал ее в объятиях.

— Лучше погаси, — прошептала она. Он потянулся к выключателю, услышал, как она снимает халат. Только потом, во тьме египетской, свободные от собственного «я», невидящие и невидимые, ощупью устремились они навстречу мечте, стремлению, желанию. Двое слепых в дремучем лесу…

Он резко дернулся — будто кто-то разбудил его — и посмотрел на светящийся циферблат. Боже мой, половина первого! Он сел, рядом неспокойно пошевелилась Генрика. Осторожно выскользнул из постели. Уже не было тьмы египетской. На улице сиял месяц. Он на ощупь пробирался через тысячелетия, разложенные на полу. Торопливо оделся в ванной, вода его освежила, он бесшумно выбрался из бунгало.

Мотор взревел на всю базу. Глубокие тени и слепая ночь. С погашенными фарами он проехал коридором пальм и только на дороге включил свет.