Тайная жизнь мозга. Как наш мозг думает, чувствует и принимает решения - [80]

Список наглядных намеков включал визуальный контакт, поднятие бровей, указание или обозначение предмета в пространстве и изменение тона голоса. Затем Сесилия обнаружила другой неожиданный фактор. Мы видели, что, когда дети занимаются преподаванием, они встают со стульев и ходят вокруг. Мы просили их сесть, чтобы нам было удобнее распознавать их наглядные жесты. Лишь позже мы осознали, что упустили шанс совершить открытие. Когда мы перестали поддерживать порядок и позволяли событиям идти своим чередом, то обнаружили, что дети неизменно встают, когда начинают урок. Никто из них не оставался сидеть. Они вставали и начинали ходить. Мы все еще хотим выяснить, имеет ли это отношение к наглядным жестам, сопровождающим передачу знаний: «Я стою, потому что я тот, кто знает», – или же это связано с непреодолимым возбуждением, которое испытывают дети от возможности стать учителями.

В одном из экспериментов Сесилии дети в возрасте от двух до семи лет должны были научить взрослого человека простому правилу. Обезьяна нюхала цветы, и ученику предстояло выяснить, от каких цветов она чихает. Трудность заключалась в том, что цветы не всегда выкладывались по одному, поэтому игра требовала определенного дедуктивного мышления. Но задача была достаточно простой, чтобы двухлетний малыш мог без труда найти решение. После этого приходил взрослый человек и делал неправильный выбор. Дети считали это забавным. В сущности, симуляция невежества – распространенная игра между детьми и взрослыми.

Большинство детей учили взрослого человека последовательности действий, необходимых для решения задачи. Но некоторые из них говорили что-то вроде этого: «Когда тебе покажут цветок, смотри на меня. Если это цветок, от которого чихала обезьяна, я подмигну. Если нет, то я подниму бровь». Они жульничали, предлагая подсказать правильный ответ.

Это объясняет привычку списывать в школьной обстановке, но также указывает на одну из глубинных проблем педагогики. Учителям любых дисциплин время от времени приходится прерывать занятие, когда они чувствуют, что ученики не готовы к нему. Где, как и когда это нужно делать – один из самых деликатных педагогических вопросов. В определенном смысле, семилетние дети решили его, предложив ответы, основанные на обманных сигналах вместо объяснений. Если взрослые не в состоянии решить простую задачу, то дети считают, что не стоит и пытаться их учить, и поэтому отказываются от педагогики[96].

Возникновение культуры

Изучая педагогические принципы, мы обнаружили, что в раннем детстве мы были ревностными и эффективными учителями. Но остается ответить на самый трудный вопрос: почему мы хотим учить других? Почему мы тратим время и силы в попытке поделиться нашими знаниями с другими людьми? Это «почему», стоящее за человеческим поведением, почти всегда порождает бесчисленные вопросы и неожиданные ответы.

Давайте рассмотрим более простой пример: почему мы пьем воду? Можно дать утилитарный ответ: организм нуждается в воде, чтобы функционировать должным образом. Но никто не пьет воду из-за этого; мы делаем это, потому что нам хочется пить. С другой стороны, откуда берется жажда? Где зарождается желание встать и отправиться за водой? Можно предложить ответ с биологической точки зрения: в мозге есть нейронные контуры, которые при получении сигнала об обезвоживании организма подключают мотивационный двигатель (дофамин) к поиску воды. Но это всего лишь отдвигает вопрос дальше: откуда взялись эти нейронные контуры? Лавина вопросов неизбежно приводит к аргументам о нашей эволюционной истории. Если бы этого механизма не существовало, и мы бы не испытывали желания искать воду при обезвоживании, то умерли бы от жажды. Тогда бы нас не было, и мы не стали бы задавать дурацкие вопросы.

Но система, приготовленная на эволюционной кухне, не обязательно точная или совершенная. Нам нравятся некоторые вредные вещи, и мы не любим некоторые вещи, которые для нас полезны. Кроме того, контекст событий меняется, поэтому нейронные контуры, функциональные на одном отрезке эволюционной истории, утрачивают свою функциональность на другом отрезке. К примеру, переедание было адаптивной функцией для накопления калорий в период нехватки еды. Но этот механизм становится движущей силой ожирения сегодня, когда холодильники забиты едой. Разумно предположить, что предпосылкой для возникновения определенных мозговых связей, заставляющих нас делать то, что мы делаем, и быть такими, какие мы есть, была потребность в адаптации к определенным обстоятельствам, не обязательно актуальным сегодня. Это эволюционный взгляд на историю биологического развития.

Такие аргументы помогают, хотя и с меньшей уверенностью, объяснить нашу склонность к поведению, которое способствует социализации и возникновению культуры. Предрасположенность к обучению других можно вывести из нашего пещерного прошлого: обучать соплеменников, как спасаться от хищников, – это способ самозащиты. В джунглях у многих приматов есть рудиментарный язык, основанный на криках, предупреждающих о разных опасностях, таких как змеи, орлы или большие кошки. Для каждой опасности существует свой крик. Можно считать это предпосылкой обучения у младенцев,