Тайная канцелярия при Петре Великом - [190]

Недужный «старик» Петр продолжал осыпать свою «Катеринушку» подарками, не столько ценными, сколько выражавшими его любовь к ней и внимание. То он шлет попугаев, канареек, мартышку, разные деревья; то посылает из Брюсселя кружева, с просьбой прислать образец, какие имена или гербы в оных делать, — а та, как женщина, исполненная большого такта, просит его в ответе заказать на кружевах их общий вензель. Вслед за кружевами послан из Кале другой подарок — «карло-францу-женин»: «извольте его в призрении иметь, чтоб нужды не имел». Из ревельского дворцового сада отправлены Петром цветы да мята, что сама садила «Катеринушка». «Слава богу, — замечает при этом нежный «старик» (1719 год), — все весело здесь; только когда на загородный двор приедешь, а тебя нет, то очень скучно…»

«И у нас (в С.-Петербурге) гулянья есть довольно, — поэтизирует в ответе «Катеринушка» устами своего секретаря, — огород (т. е. сад) раскинулся изрядно и лучше прошлогоднего; дорога, что от полат, кленом и дубом едва не вся закрылась, и когда ни выду, часто сожалею, что не вместе с вами гуляю. Благодарствую, друг мой, за презент (за цветы и мяту). Мне это не дорого, что сама садила: то мне приятно, что из твоих ручек… Посылаю к вашей милости здешняго огорода фруктов… дай боже во здоровье кушать!»

Не менее нежными голубками являлись державные супруги при свидании. Вот зайдите, например, в палату к государыне. Доктор Арескин показывает ей опыты: он вытягивает из-под хрустального колокола воздух; под колоколом трепещется ласточка. «Полно, не отнимай жизни у твари безвредной! — говорит государь, — она не разбойник». «Я думаю, дети по ней в гнезде плачут», — добавляет «Катеринушка», берет ласточку и выпускает ее в окно… «Не изъявляет ли сие мягкосердия монаршаго даже до животной птички, — восклицает один из панегиристов, — кольми же паче имел Петр сожаление о человеках!..»

А между тем под воркованье голубков и одновременно с подвигами мягкосердия державных супругов идет дело царевича Алексея, а затем производятся московские и суздальские нещадные и кровавые розыски…

Воркованье со стороны «сердешнаго друга» сопровождалось гостинцами и пересыпалось обычными шутками; между гостинцами были апельсины, цитроны (ими, как мы видели, любил угощать Петра и первый друг его сердца, Анна Ивановна Монс), «крепиш с племянником» (водка), причем предписывалось пить по малости, ради недужности любезного батюшки.

«И то правда, — отвечал Петр, — всего более пяти в день не пью, а крепиша по одной или по две, только не всегда: иное для того, что его редко. Оканчиваю, что зело скучно, что… не видимся. (Спа, 1717 год). Дай боже скорее! При окончании его (письма) пьем по одной про ваше здоровье…»

«И мы, — отвечает Екатерина, — Ивашку Хмельницкаго не оставим», т. е. выпьем про ваше здравие. Хозяюшка посылала не всегда одно вино да водку: она посылала клубнику и разные запасы, как-то сельди; дарила рубашки, галстуки, шлафроки, камзол; обещала — ежели б был при ней хозяин, «то б новаго шишеньку зделала бы».

«Дай боже, — восклицал в ответе тот, — чтоб пророчество твое сбылось!»

«Однако ж я чаю, — пишет Екатерина (апрель 1717 года) из Амстердама, — что вашей милости не так скучно, как нам; ибо вы всегда можете Фомин понедельник там (во Франции) сыскать, а нам здесь трудно сыскивать, понеже изволите сами знать, какие здесь люди упрямые…» Достойно внимания, что подобного рода шутки со стороны Екатерины, как-то заявления мнимой ревности и т. п., особенно часто стали повторяться с 1717 года.

«Хотя и есть, чаю, у вас новыя портомои, — пишет она в мае сего года, — однако ж и старая не забывает…»

«Друг мой, ты, чаю, описалась (о портомое), понеже у Шафирова то есть, а не у меня: сама знаешь, что я не таковской, да и стар…» А «понеже во время пития вод, — отшучивался между прочим государь, — домашней забавы доктора употреблять запрещают, того ради я матресу свою отпустил к вам…»

«…А я больше мню, что вы оную (матресишку) изволили отпустить за ея болезнью, в которой она и ныне пребывает, и для леченья изволила поехать в Гагу; и не желала б я, от чего боже сохрани, чтоб и галан (любовник) той матресишки таков здоров приехал, какова она приехала».

«Дай богмне, дождавшись, — ласкается Екатерина(в 1719 году), — верно дорогим называть стариком, а ныне не признаваю и напрасно затеяно, что старик: ибо могу поставить свидетелей — старых посестрей; а надеюсь, что и вновь к такому дорогому старику с охотою сыщутся» и проч. в том же роде.

В каком отношении интересна дошедшая до нас переписка Петра с Екатериной относительно истории злополучного царевича Алексея Петровича? Есть ли в ней какие-нибудь указания на те злые наговоры мачехи, в которых винил ее сам страдалец-царевич?

В известных до сих пор цидулках Екатерины не видно подобных козней против пасынка, но зато о нем почти и не упоминает царица: а уж и это знак недобрый, являющий если не ненависть ее, то полное нерасположение к царевичу; зато своего «шишечку» Петра Петровича она постоянно называет «с. — петербургским хозяином», забывая, что в той же столице есть первенец — сын Петра, за которым и должно бы было быть это названье. Итак, если не содержание, то тон, характер переписки Петра с женой немаловажен, между прочим, и для истории Алексея: в общем тоне писем слышна необыкновенная любовь государя к жене, более и более обхватывающая его мощную душу, любовь, которая вела его на все жертвы ради любимой женщины.