Тайная история американской империи: Экономические убийцы и правда о глобальной коррупции - [10]

Одиноко стоя на улице Джакарты в жаре сгущающихся сумерек, я засомневался: неужели я и впрямь уродился экономическим убийцей? Как я мог соблазниться столь жестокой ролью, беззастенчиво грабить всех этих бедняков — велорикш, выбивающихся из сил за кусок хлеба, молодых девушек и парней, прислуживающих мне в отеле, в офисах фирм и госучреждений, бедняков-крестьян, поливающих потом свои рисовые поля, рыбаков, швей, плотников, хозяев мелких магазинчиков?

Одно дело — быть благородным Робин Гудом, грабить богатых и раздавать все беднякам или, скажем, бесстрашным пиратом и охотиться за испанскими галеонами, трюмы которых ломятся от золота для королевской казны. Но обирать бедных?! А между тем именно в этом и состояла в конечном итоге моя задача: меня учили грабить бедных, чтобы передать награбленное богатым и получить за это щедрые комиссионные. Как же я мог этим заниматься? Как Чарли Иллингуэрту и всем ему подобным удавалось жить в мире со своей совестью?

В тот момент я ощутил личную ответственность за все, что мы делали. Мне пришлось признать, что годы, проведенные в Эквадоре, изменили мое мировоззрение, которое теперь резко отличалось от взглядов моих коллег — как, впрочем, и от мнения американских граждан, чьими налогами оплачивался труд мне подобных. Не знаю, хорошо это или плохо, но мне было ниспослано прозрение, которым обладали лишь немногие американцы.

Каждый живущий как-то оправдывает для себя свою жизнь. Чарли, например, поставил себе целью бороться с распространением коммунизма. Другие же зачастую лукавят перед собой. «Мир жесток, — говорят они. — Своя рубашка ближе к телу». Некоторым удобно считать, что представители других рас или социальных слоев изначально ниже по развитию или от природы ленивы, по каковой причине и заслуживают свалившихся на них бед и невзгод. Есть, наверное, и такие наивные, кто искренне верит, будто проблемы мира можно решить, понастроив энергосетей и повсеместно проведя электричество. Но только не я. Мне, я почувствовал, еще только предстояло решить, чем оправдать свое существование в этом мире. Внезапно я почувствовал себя древним стариком.

Все это время я продолжал в задумчивости пялиться на канал. Как мне хотелось, чтобы под рукой оказался экземпляр «Здравого смысла» Томаса Пейна! Я бы с удовольствием швырнул его в зловонные тухлые воды.

Вдруг мой взгляд привлекло нечто, чего я до сих пор не замечал. Валявшаяся у самой кромки стоячей воды огромная картонная коробка, скособоченная и изломанная, как видавший виды головной убор попрошайки, вдруг задвигалась, зашевелилась. Я невольно стал следить за ее судорожными подергиваниями, которые напоминали агонию смертельно раненного животного.

На долю секунды мне показалось, что это просто бред воспаленного воображения — из-за духоты, вони и уличного грохота. Я решил двинуться дальше, но прежде чем отвернуться от канала, заметил, как из коробки выпросталось нечто напоминающее человеческую руку или то, что прежде могло быть рукой, а теперь представляло собой жуткую окровавленную культю.

Коробка между тем все содрогалась. Культя прошлась по ее краю и замерла у верхнего угла. Из коробки появилась копна черных волос, спутанных и грязных. Они торчали во все стороны, как змеи на голове Медузы Горгоны. Голова затряслась, и следом за ней из коробки стало вылезать тело, доселе спрятанное в ее глубинах.

Приглядевшись, я почувствовал, как по спине прокатилась дрожь отвращения и ужаса. Это было человеческое существо, согбенное и искореженное, — судя по всему, женского пола. Она тяжело плюхнулась на землю у самой воды. Я вдруг понял, что вижу то, о чем много слышал, но с чем до этого ни разу не сталкивался: эта женщина — если только я не ошибся в определении ее пола — была прокаженной. Впервые мне приходилось видеть человека, чья плоть гнила заживо.

Пристроившись у воды, вернее, облокотившись на кучу мусора, женщина другой рукой, которая раньше была скрыта коробкой, принялась полоскать в зловонной жиже канала какую-то тряпку, затем медленным движением стряхнула с нее воду и обмотала культю, скрывая зияющие на месте пальцев страшные раны.

Мне послышался стон, и я не сразу понял, что он исходил из моей груди. Ноги стали как ватные. Я с трудом подавил острое желание бегом броситься назад в отель и призвал все свое самообладание, чтобы остаться на месте. Я должен был пройти через это испытание — наблюдать агонию человеческого существа, сердцем чувствуя, что любое другое действие было бы неверным. Эта женщина постоянно терпела такие мучения, одна лицом к лицу со своей ужасной долей. Сколько же таких несчастных, отверженных и заброшенных душ каждый божий день в одиночестве обреченно свершают подобные жуткие ритуалы здесь, в Джакарте, по всей Индонезии, в Индии, в Африке, думал я.

Вдруг стенки коробки вновь начали подрагивать. Прокаженная медленно повернула голову в сторону шороха и уставилась на коробку запавшими глазами. Ее лицо, как я заметил, представляло собой сплошное месиво из жутких язв, а губ не было вообще.

Над кромкой коробки появилась голова ребенка. Я уже больше не мог выносить безмолвного ужаса этого зрелища, но шея будто окостенела, и я стоял застыв, не в силах двинуться, завороженный и парализованный. Так бывает, когда человек становится свидетелем убийства, но не только ничем не может помочь жертве, но и не может оторвать взгляда от ужасного зрелища. Ребенок между тем вылез из своего убежища и пополз к матери. Привалившись к ней, он принялся плакать. Вернее, я подумал, что он плачет — из-за шума улицы плача было совершенно не слышно. Это было, как в немом кино: широко открывающийся рот и конвульсии слабого детского тельца.