Тайна золотого цветка (Тай И Цзинь Хуа Цзунцзи) - [17]

Речь идет об изменении самоощущения, подобном тому, что испытывает отец, у которого рождается сын, изменении, известном нам в том числе благодаря признанию апостола Павла: "И уже не я живу, но живет во мне Христос" [Гол. 2, 20.]. Символ "Христос" представляет собой в качестве "Сына человеческого" аналогичный психический опыт по поводу высшего духовного существа в человеческом облике, которое невидимо рождается в каждом человеке, пневматическое тело, которое послужит нам в грядущем переселении и которое, по выражению Павла, надевается, как платье ("все вы ... во Христа облеклись" [Гол. 3, 27; ср. Рим. 13, 4.]).

Естественно, это всегда щекотливое дело, тонкое ощущение, тем не менее бесконечно важные для жизни и благополучия индивидуума, если выражаться интеллектуальным, понятийным языком. В некотором смысле это ощущение "замещенности", разумеется, без примеси "смещенности". Это подобно тому, как если бы руководство жизненными делами перешло бы к некоей невидимой центральной инстанции. Метафора Ницше "быть свободным в нежнейшей узде" могла бы быть уместной в этом отношении. Религиозный язык богат образными выражениями, передающими это ощущение свободной зависимости, безмолвия и покорности.

В этом примечательном переживании я усматриваю следствие отвязывания сознания, благодаря которому субъективное "я живу" становится объективным "что-то живет через меня". Такое состояние переживается как более высокое по сравнению с предшествующими, собственно, даже как своего рода избавление от принуждения и немыслимой ответственности, которые возникают как неизбежные следствия participation mystique. Это чувство освобождения переполняет Павла, оно сознание сыновства по отношению к богу, сыновства, избавляющего от власти крови. Это и чувство примирения со всем происходящим вообще, и по этой причине взор достигшего совершенства, по Hui Ming Ging, возвращается к красоте природы.

В Павловом символе Христа смыкается наивысший религиозный опыт Запада и Востока. Христос, страдающий герой, и Золотой Цветок, распускающийся в пурпурном зале нефритового города: какая противоположность, какое немыслимое различие, какая бездна истории! Вот тема для шедевра какого-нибудь будущего психолога.

Наряду с великими религиозными проблемами современности имеется еще совсем маленькая проблема это прогресс религиозного духа. Если бы об этом зашла речь, то следовало бы подчеркнуть различие между Востоком и Западом в их отношении к "драгоценности", т.е. центральному символу. Запад выделяет вочеловечение и даже личность и историчность Христа, Восток же говорит: "Без возникновения, без уничтожения, без прошедшего, без грядущего" [Hui Ming Ging, p. 124.]. Христианин в соответствии со своим воззрением подчиняется вышестоящей божественной личности в чаянии ее милости; восточный же человек знает, что спасение зависит от деяния, которое он совершает сам по себе. Дао целиком вырастает из отдельного человека. У подражания Христу всегда будет тот недостаток, что в качестве божественного праобраза мы чтим человека, воплощающего наивысший смысл, и из чистого подражания забываем, что нам надо воплотить наш собственный высочайший смысл. Ведь отказываться от собственного смысла это довольно удобно. Если бы Иисус так и поступил, то, вероятно, стал бы почтенным плотником, а не религиозным бунтарем, которому сегодня, естественно, пришлось бы испытать примерно то же, что и тогда.

Подражание Христу без труда можно понять и более глубоко, а именно как обязательство с таким мужеством и такой жертвенностью как это делал Иисус, воплощать свое заветное убеждение, которое как-никак является наивысшим выражением индивидуального темперамента. К счастью, должны мы сказать, не перед каждым стоит задача быть учителем человечества или великим возмутителем спокойствия. Значит, в конце концов, любой в состоянии воплотить себя на свой собственный лад. Эта великая честность, возможно, могла бы превратиться в некий идеал. Поскольку великие новации всегда зарождаются в самых фантастических углах, то, к примеру, тот факт, что сегодня не стыдятся собственной наготы так сильно, как прежде, мог бы стать началом признания этого статус-кво. За этим последовали" бы все новые признания вещей, прежде находившихся под строжайшим табу, ибо реальная жизнь земли не останется сокрытой навеки, как "virgines velandae" ["Прикрытые девы" (лат.)] Тертуллиана. Моральное саморазоблачение означает лишь один следующий шаг в этом направлении, а кто-то уже стоит в чем мать родила и исповедуется себе самому. Если он делает это без смысла, то остается внутренний хаос глупости; но если он разумеет смысл того, что делает, то он может стать высшим человеком, который невзирая на страдание, воплощает символ Христа. И нередко можно видеть, как чисто конкретные табу или магические ритуалы религиозной, предварительной ступени, на следующей становятся актуальными вопросами души или чисто духовными символами. Внешний закон по мере развития превращается в исходящий изнутри образ мыслей. И таким-то путем именно протестантскому человеку легко придти к тому, что личность Иисуса из внешнего исторического пространства может перейти в высшего человека в нем самом. А то психологическое состояние, которое соответствует состоянию просветленного в восточном понимании, было бы найдено на европейской почве.