Тайна Жизни - [7]

Она снова прервала его, заинтересовавшись столбиком синеватого дыма, который поднимался вдали над деревьями.

— Там какой-нибудь дом? Или деревня? Я думала, что этот остров необитаем?

— Там живет один старый негр в обществе своих животных. Ему почти сто лет. Зовут его Жозе-Мария. Это все, что можно понять из его жаргона, потому что он сам почти превратился в животное.

— Как интересно! Человек, который провел все свое существование среди природы!.. Его дом далеко отсюда?

— Его дом — несколько шестов с крышей из листьев. Там он принимает своих друзей — обезьян и других животных. Тип, я вам скажу.

Задумавшись и следя глазами за синим дымком, стелившимся по листве, она прошептала:

— Первобытный человек... Так жили наши предки, накануне перехода из животного состояния в человеческое.

— Не будете ли добры повторить, — начал венецуэлец в досаде, что ничего не понял.

Веселый голос прервал его:

— Уже на ногах, мадемуазель! Но ведь это не благоразумно, всего только семь часов утра! Надеюсь, вы хорошо выспались?

Шарль Зоммервиль на минутку задержал протянутую девушкой руку.

— Вы не жалеете об автобусах бульвара Распайль и грохоте Норд-Зюда? Правда?

Она, сияя, воскликнула:

— О, как все это далеко! Мне кажется, я живу здесь давно, давно. Странная иллюзия. Я, вероятно, сейчас нахожусь в состоянии гипноза, потому что все вещи — эти башни, дом, — все это кажется мне знакомым. Я узнаю все, за исключением самой себя. Неужели я вдруг сделалась фантазеркой?

Улыбка ученого изменила свое выражение. Он, как будто, подыскивал слова.

— Действительно, странная иллюзия! У меня нет никакого воображения, и я сохранил о вас представление... как об очень молодой особе... почти девочке... бледной и тоненькой, как тогда, помните, когда вы приносили нам чай посреди наших споров. Мы с вашим отцом называли вас — Линет...

Звон посуды, которую Огюст расставлял на столе, помешала профессору окончить сравнение между прежней девочкой и настоящей женщиной. Приход Жульена Мутэ, извинившегося за свою лень, дал другое направление разговору, и внимание собеседников сосредоточилось на черном кофе и сгущенном молоке. Вместо хлеба служили маисовые лепешки, испеченные в пепле.

— Папиросу, м-сье Мутэ? — предложил ученный, отодвигая пустую чашку. Доставая свой портсигар, он вытащил из кармана связку писем, которой, улыбаясь, размахивал в воздухе.

— Вот работа для вас, мадемуазель! О, не пугайтесь! Мы разрешим себе неделю праздности. Вам надо дать время отдохнуть.

— Разве у меня усталый вид? — спросила она.

— Вы дышите юностью и силой, и я приношу к вашим ногам мои искренние извинения. Впрочем, здесь нет ничего спешного. Это почта, которую вчера Мюир привез из Порт-оф-Спэн. Письма от коллег и прейс-куранты от фирм. А вот и то, что касается вас, Мутэ.

Он вынул из пачки письмо и протянул его лаборанту.

— Это лабораторный материал для анализа крови. Качественного и количественного анализа, конечно. Взгляните, не нужно ли заказать еще какие-нибудь аппараты? Через двенадцать дней мы отправим почту в Нью-Иорк.

Он снова разобрал пачку и, положив ее на стол, начал рыться в другом кармане, улыбаясь своему секретарю:

— Письмо от сына, такое милое, теплое письмо. Вы помните моего Анри, Алинь?

— Ну, конечно, помню. Вы его однажды привели к нам. Это был милый двенадцатилетний мальчик. Он уже интересовался наукой.

— Теперь вы его не узнаете. Позвольте... ему теперь пятнадцать или шестнадцать?

— Нет, Анри теперь восемнадцать, должно быть.

— Очень возможно; во всяком случае, в письмах он рассуждает, как настоящий мужчина. Представьте себе, он настаивает, чтобы я позволил ему провести каникулы здесь, со мною, и боюсь, что я уступлю ему. Я не видел его с тех пор, как уехал из Франции, вот уже четыре года. Я не говорил вам о том, что он под наблюдением моего брата Гарольда. Это старый холостяк, несколько... как это сказать... несколько легкомысленного поведения. Но Анри находится в интернате. — Ну, как, Мутэ?

Жюльен протянул письмо профессору.

— На первый взгляд, здесь, кажется, все, что можно желать. У нас будет лаборатория, которой может позавидовать Коллеж де Франс. Но позвольте мне выразить мое изумление вот по какому поводу:

— Я вас слушаю.

— Скажу без хвастовства, анализы крови — моя специальность. Я их проделывал целый год, следовательно, собаку съел... Простите профессор. Я хочу сказать, что это дело меня не беспокоит. Это текущая работа, но со слов Дютайи, я думал, что мне придется заняться исключительно бактериологией, и, право, я не вижу связи...

— Дютайи вам, конечно, говорил о моих опытах над одноклетчатыми животными?

— Да. Он говорил о том, что вы исследуете причины появления жизни на земле, считая живую клетку случайным химическим или физико-химическим соединением и стремитесь открыть реакцию, превращающую неорганическую молекулу в живую клетку. Иначе говоря, пользуясь выражением моего старого профессора, вы стремитесь восстановить творение, хотите создать жизнь.

Медленными кивками головы Шарль Зоммервиль подтверждал, что лаборант правильно понял его идею. Его взгляд встретил экзальтированный взгляд Алинь, и он серьезным тоном заявил: