Тайна Жизни - [14]

Отец Тулузэ внезапно сжал кулаки и остановился посреди мостков, выкрикивая слова на неизвестном языке в сторону одной из пирог, откуда только что выглянули три женщины, также мало одетые, как их спутники.

— Как видно, никогда в жизни мне не удастся цивилизовать этих дур! — воскликнул он, с жестом отчаяния подымая руки к небу: — я разоряюсь на них, покупая им коленкор. Пока они в лесу, они держат себя прилично; как только они приближаются к Венецуэльской деревне, они сразу снимают с себя платья, считая себя в них смешными, а так как это все, что они имеют на теле, вы легко можете себе представить, как это меня бесит, когда я появляюсь с ними перед посторонними. Поставьте себя на мое место, доктор Шарль!

Обернувшись, он увидел, что Зоммервиль и Жюльен умирают со смеху, и его ярость сразу растаяла.

— Заметьте себе, что эти создания в смысле целомудрия стоят выше других женщин. Я журю их, но мирюсь с обстоятельствами. Ведь, эти люди так близки к природе. Кроме того, как только вы заставляете какой-нибудь первобытный народ носить одежду, вы подвергаете его легочным заболеваниям. Так что я не слишком настаиваю. Я закрываю глаза.

— А я открываю свои, — засмеялся Жюльен Мутэ. — В это время Зоммервиль и миссионер стали подыматься по тропинке. — Эти жительницы девственных лесов как будто высечены резцом.

Три молодые женщины — у одной из них грудной ребенок был подвешен на платке, обматывавшем шею — складывали на берег походную утварь: чугунный котелок, несколько деревянных подносов, длинные ножи и большие четырехугольники из тонкой и мягкой коры, заменяющие постель индейцам. Женщины были ниже ростом и менее коренасты, чем мужчины, но так же бесстрастны, как и они. Несколько раз они проходили мимо Жюльена, не обращая на него ни малейшего внимания, хотя он и выпрямился во весь рост и поглаживал свою красивую коричневую бороду.

— Они не дурны, но я не думаю, чтоб они блистали умом, — заключил он разочарованно.

Индианки расположились у подножья скалы и собирались разложить костер. Алинь остановилась перед ними и склонилась над новорожденным, привешенным к шее матери. Дикарка улыбнулась ей и, прижимая ребенка к груди, горделивым жестом дала понять:

— Он мой, это моя вещь!

И, продолжая пантомиму, показывая на подруг, объяснила:

— Они не матери, они — ничто, а я мать, я королева.

Бездетные женщины склонили головы, как бы подавленные ее презрением.

Молодая девушка погладила спинку маленького краснокожего и задумчиво направилась к тропинке. Под влиянием насмешек этой дикарки над бесплодием ее подруг, мысль о естественном и социальном значении материнства, без которого женщина представляет собой несовершенный и паразитствующий организм в смене поколений, заняла ее всецело.

Глава VI. Белая и красная магия.

— Вы меня простите, доктор Шарль, — говорил отец Тулузэ на следующий день после своего приезда: — Я становлюсь лентяем. Да, мне всего сорок три года, а желудок у меня уж расстроен, и я жду припадков ревматизма.

— А между тем, вас нельзя упрекнуть в чревоугодии.

— Крайности сходятся, доктор. Вот уже пятнадцать лет, как я живу среди индейцев и питаюсь дичью, кореньями и дикими плодами. Я устал от этого. Бывают ночи, когда я греховно мечтаю о мясном. Мне стыдно в этом сознаться.

В то время, как ученый наблюдал за переносом ящиков и размещением животных в лаборатории, отец Тулузэ бичевал себя за другой грех: сладострастие. После обедни, которую он отслужил в комнате, занятой накануне, он снова лег в постель и с наслаждением отдавался давно неиспытанному удовольствию: растянуться на мягкой и чистой постели.

Огюст Маренго, пришедший звать аббата к завтраку, нашел его погруженным в глубокий сон. Он тщетно позвал его два-три раза и, наконец, решился тихонько потянуть его за воротник рубашки. Кусочек полотна остался в руках негра. Он почесал в затылке, но мысль о том, что его жена сумеет поправить беду, придала ему решимости, и он легонько потряс спящего за плечо.

— Все уже ждут? Правда? Неужели я спал? Давай скорее одеваться! Мои кальсоны. Да, это мои кальсоны.

В приступе безумного смеха он опрокинулся на подушку. Оцепеневший мулат стоял перед ним и помахивал в воздухе какой-то тряпкой, испещренной бесчисленными дырками.

— Они были новыми в свое время, дитя мое, но найди-ка в этом мире что-нибудь вечное!

Когда аббат, наконец, вышел на террасу, оправляя заплатанную сутану, Шарль Зоммервиль выбранил его за опоздание. Отцу Тулузэ не оставили «адвоката»— тропический плод, который подается в виде закуски. Ему придется наверстать на остальных блюдах — оладьях из рыбы и рагу из ящериц. Меню дополняли вареные бананы, мелкий черный горох, рис в свином сале и бисквит вместо хлеба. Зоммервиль то и дело наполнял стакан отца Тулузэ.

— Выпьем за вашу успешную охоту. На этот раз вы меня избаловали. Восемнадцать обезьян, из которых четыре крупной породы, двенадцать агути, четыре двуутробки — это больше, чем я ожидал. У вас хватит на приданое для всех ваших прихожанок.

За столом засмеялись. Чокаясь с ученым, миссионер сказал:

— Пью за вашу щедрость, доктор Шарль, — вы неверующий, но вы делаете добро церкви, так широко вознаграждая меня за труды.