Тайна «Железной дамы» - [50]

Даже тот факт, что Иноземцев заблудился в подземельях Парижа, является лишь точно выверенным штрихом на чертеже ее коварного проекта. Лишила его алиби во время происшествия с ловкостью, достойной ведьмы. А он-то чуть не поверил, что девушка увлечена стальными конструкциями. Как бы не так! Все точно выверила, всех обманула и вскоре получит свой выигрыш.

А он – Иноземцев – опять останется с носом.

Да тут как бы в казенный дом опять не загреметь или еще того хуже – с жизнью расстаться.

«Вы же вроде еще живы», – донесся сквозь пространство времени ее насмешливый голосок.

Иноземцев сам не понял, как покинул зал суда и оказался на набережной Ювелиров. В лицо пахнуло сыростью с реки, запахом рыбы и тины. Остров Сите был безлюден, одинокий чиновник лишь раз прошел мимо, торопясь со службы домой.

Уже стемнело, а записка с вырезанными из заголовков газет буквами до сих пор не отпускала семейства Лессепсов и Эйфеля. Ташро и Герши ломали головы над ее содержимым, медицинский эксперт приводил в чувство Лессепса-старшего. А Иван Несторович трусливо бежал.

Бежал из зала заседания, вышел на набережную и побрел к мосту Менял. Уставший, измученный, он перебрался на правый берег, пересек Риволи, свернул на улицу Сен-Дени, которая привела его к Ферроннри, и оказался в своей лаборатории. Там его ожидал страшный беспорядок и перепачканный трупными остатками стол. К горлу подступил гнев.

Дрожащими руками он открыл дверь. Тотчас его оглушил трезвон пожарного колокола чертовой и бесполезной сигнализации, к ногам бросился обрадованный и, наверное, голодный грифон. В порыве ярости Иноземцев сорвал металлическую чашу со стены и отбросил в сторону, бедный пес, заскулив, спрятался под лестницей. Облегчения это не принесло. Тогда он отправился в кладовую, что размещалась за туалетной комнатой, извлек ящик со строительными инструментами и стал искать в нем топор.

– Ага, вот ты где, – со злорадным ликованием воскликнул он, вынимая со дна гладкую деревянную рукоять с лезвием дюймов в десять-двенадцать. Сорвав с себя редингот, засучив рукава, примерив правой рукой тяжесть орудия, он направился к лестнице. Провожая хозяина испуганным взглядом, пес еще больше вжался в угол. Чуял, что тому лучше сейчас под руку не попадаться.

С диким рычанием Иван Несторович набросился на стол, всадил лезвие прямо посреди столешницы, с таким же диким воплем вырвал его, с силой опустил снова.

И махал он топором по старинному, покрытому белым лаком обеденному столу, пока пол не усыпало щепками и обломками, а в воздухе не повисло тяжелое облако пыли и пока сей ни в чем не повинный предмет мебели не превратился в груду мусора. Только тогда Иван Несторович успокоился и выпустил ручку орудия. Саднили ладони – стер их до крови. От тупой боли стало еще противней, на одно мгновение Иноземцев ощутил острое желание разнести здесь все, но ярость отхлынула, и он, припав спиной к стене, медленно сполз на пол, уронил голову на колени и вздохнул.

Вдруг вспомнилось, что внизу, в ящичке с лекарствами, лежит луноверин и простерилизованный шприц там же. За три года впервые посетила Иноземцева эта гиблая мысль из прошлого. Но только он кряхтя стал подниматься, как неожиданно хлопнула входная дверь, потом заскрипели половицы, ступени лестницы. Кто-то, осторожно вышагивая, поднимался наверх.

В комнату вошел Делин, чуть пошатываясь, и за версту от него разило самым дешевым портвейном, который обычно подают в какой-нибудь скверной забегаловке на Монмартре. Остановился, оглядев поломанный стол, щепки кругом, топор у ног доктора.

– Хе-хе, нервишки вы свои до сих пор в порядок не приведете, доктор, – сыронизировал бывший исправник.

Иноземцев не успел подняться и, как сидел на полу, так и остался, только чуть очки поправил, постоянно съезжающие на кончик носа.

Делин тоже покряхтел и уселся рядом, достал из-за пазухи флягу, открыл и молча протянул ее доктору. Иван Несторович столь же молча принял ее, сделав несколько жадных глотков, и вернул флягу с коротким «спасибо». Тут же почувствовал, как наконец отлегло на душе, руки-ноги сделались ватными, в груди разлилось тепло. Он откинулся затылком к стене.

– Как вам удалось попасть в здание трибунала? – проронил Иноземцев спустя несколько минут горестного молчания.

– Назвался вашим именем, меня и впустили, а потом схоронился за одной из колонн и ждал, когда свора церберов от дверей отойдет. Так их всех внутрь засосало, я и воспользовался моментом. Никто меня не слушает, Иван Несторович, не верит, – стал жаловаться исправник. – В посольство ходил, все пороги оттоптал, слышать они не хотят, что племянница инженера Эйфеля – это наша Ульянушка. Артур Павлович мой рассказ выслушал, перекрестился, потом даже шифрованную телеграмму в Петербург отправил. Не знаю уж, что ему пришло в ответ, но поступил со мной после господин уполномоченный скверно – выставил вон. Еще и пригрозил на родину выслать по седьмому пункту закона от какого-то там ноября тысяча восемьсот какого-то года как иностранца, присутствие которого может возмутить порядок и стать опасным общественному спокойствию. Я разозлился и ушел. Но не выдержал, вернулся, стал вновь требовать расследования, на это мне ответили, что делом давно занят некий Баранов – агент из специальной службы наблюдения за русской политической эмиграцией. И что при Парижской префектуре давно работает русская секретная служба. И что руководит сим процессом действительный статский советник Рачковский. И что здесь же, на улице Гренель-79, в здании русского посольства он нередко бывает. Зашел я в кабинет Рачковского, а все там в золоте и красном дереве, красном же сафьяне, да в прочих излишествах, а и сам действительный статский советник в Париж перебрался явно не для службы. О чем красноречиво говорили синяки под глазами, выдавая в нем любителя казино. Пригрозил и этот прыщ мне, сказал, если еще раз увидит в километре от улицы Гренель, то в кандалах отправит в Петербург. Вообразите, сколько всего – секретная служба там, секретная служба здесь, и в Префектуре свои люди, и чуть ли не везде. А все равно поймать ее не могут.