Тайна заколдованной крипты - [31]

Над этим я и размышляла, когда за спиной у меня раздался странный звук — словно что-то разбилось. Я обернулась и едва успела подхватить на руки Исабель — она побледнела как мел и, казалось, вот-вот лишится чувств.

„Что с тобой? — спросила я. — И что это был за звук?“ — „Они разбили его, — едва слышно прошептала Исабель. — Мое хрустальное сердечко“. И ее тело обвисло на моих руках. Снова налетел порыв ветра, и я почувствовала, как силы покидают меня. Я услышала приглушенное жужжание, означавшее присутствие рядом страшной мухи. Я попыталась закрыть собой Исабель. Мы обе упали. Я потеряла сознание.

Меня разбудил звонок. Я открыла глаза и увидела, что лежу на своей кровати в спальне интерната. Девочка из третьего класса, всегда выслуживавшаяся перед учителями и надзирательницей, трясла меня за плечо: „Вставай, а то опоздаешь на перекличку! Сколько замечаний у тебя уже за этот месяц?“ — „Два“, — ответила я машинально. Три замечания равнялись одному проступку, за три проступка полагалось серьезное предупреждение, за два серьезных предупреждения — наказание, два наказания в месяц означали ноль за поведение. „А у меня ни одного“, — похвасталась эта дура из третьего класса. Если в течение триместра ученица не получала ни одного замечания, она награждалась лентой через плечо — за прилежание. Две ленты за год давали право на ношение ленты святого Хосе, а три такие ленты за… Впрочем, это, наверное, к нашей истории отношения не имеет.

В общем, я решила, что ночное приключение — это лишь страшный сон. Я посмотрела на кровать Исабель — она была пустая и неубранная. Я подумала, что моя подруга проснулась раньше меня и уже ушла умываться. Но я ошибалась. Отсутствие Исабель обнаружилось во время переклички. Надзирательница подвергла нас суровому допросу. Я молчала. Часа через два появился тот самый Флорес из социального отдела.

— Опять?! — не сдержался я, но Мерседес, которая, подобно прочим всезнайкам, не обращала никакого внимания на замечания в свой адрес, как ни в чем не бывало, продолжила:

— Он допросил всех без особого пристрастия и уехал. Ему я тоже не сказала ни слова. Я была так измучена, что вечером упала в постель без сил и сразу заснула. Сон мой был очень глубоким, но не исцеляющим: всю ночь мне снились кошмары. Когда зазвенел будильник, я открыла глаза и подумала, что схожу с ума: на соседней кровати сладко потягивалась Исабель. Утренняя суматоха не дала нам возможности перемолвиться хоть словом, но ни в поведении подруги, ни в выражении ее лица я, сколько ни старалась, не могла заметить никаких перемен: она была сухой и холодной, как всегда. Я снова начала думать, что ничего не было, что мне просто приснился страшный сон, и даже почти поверила в это, как вдруг надзирательница объявила мне, что меня вызывает настоятельница. Ни жива ни мертва вошла я в кабинет и увидела там, кроме настоятельницы, еще и собственных родителей, инспектора Флореса и отца Исабель — сеньора Пераплану. Моя мать рыдала в голос, а отец не поднял на меня глаз — казалось, он сгорает от стыда. Мне велели сесть, закрыли дверь, и инспектор заговорил: „Позапрошлой ночью в этом вне всякого сомнения достойнейшем учебном заведении произошло событие, которое в нашем Уголовном кодексе имеет совершенно определенное название. Тем же самым термином, замечу кстати, обозначает подобное деяние словарь Королевской академии. Я, как человек, осуждающий насилие и именно потому избравший профессию полицейского, чрезвычайно удручен происшедшим, и если бы не скудость жалованья, которое я получаю, собрал бы чемоданы и уехал работать в Германию. Ты понимаешь, о чем я говорю, девочка?“ Я не знала, что ответить, и разрыдалась. Настоятельница, закрыв глаза, перебирала четки, а отец похлопывал мать по плечу, тщетно пытаясь ее успокоить. Инспектор достал из кармана плаща сверток, торжественно развернул его — и нашим взорам предстал окровавленный нож. Тот самый, что торчал из груди мертвеца, которого я видела в крипте.

Инспектор спросил меня, знакомо ли мне данное орудие убийства. Я сказала, что знакомо. „Где ты видела его?“ — „В груди одного сеньора“. Откуда-то из глубин плаща появились старые парусиновые туфли. „Узнаешь?“ Я ответила, что узнаю. Меня заставили вывернуть карманы школьной формы. К огромному моему удивлению, в них оказался, среди разных других вещей — точилок, грязного носового платка, двух аптечных резинок, чтобы завязывать „хвост“, и шпаргалки со списком сочинений Лопе де Веги, дубликат ключа от спальни. Я поняла, что меня обвиняют в преступлении, которое совершила Исабель, и что единственным спасением для меня было рассказать правду. Сердце мое, разумеется, восстало против такого решения. Кроме того, рассказать правду означало поведать и о тех обстоятельствах, при которых я эту правду узнала. Все, что произошло той ночью, должно было остаться в тайне, иначе будут погублены две жизни: жизнь Исабель и моя собственная. Но хватит ли у меня решимости выдержать все, вплоть до газовой камеры?

— В Испании нет газовых камер, — вмешался я. — У нас и в домах-то газ есть только в центре города. Или тебе это неизвестно?