Тайна заколдованной крипты - [26]

— Спроси у нее самой.

— Уже спросил.

— И тебя не удовлетворил ее ответ?

— Ответа не было. Она утверждает, что ничего не помнит.

— Я ей верю, — со странной улыбкой произнесла Мерседес.

— Мне тоже показалось, что она говорит искренне. И все-таки я чувствовал, что она чего-то недоговаривает. И что все остальные тоже знают что-то и молчат.

— У них — то есть у нас, если ты и меня относишь ко „всем“, — должно быть, есть на это свои причины. А почему тебя интересуют эти вопросы? Ты что, участвуешь в подготовке реформы образования?

— Шесть лет назад Исабель Пераплана исчезла из интерната при необъяснимых обстоятельствах и таким же необъяснимым образом вернулась. Похоже, именно это явилось причиной ее исключения из школы. Вместе с ней была исключена и ты, ее лучшая подруга и, как легко можно предположить, наперсница. Не хочу спешить с выводами, но мне кажется очевидной связь между двумя этими исключениями, так же, как и их связь с исчезновением и возвращением Исабелиты. Все это, конечно, было давно и быльем поросло. Ворошить старое незачем, и мне до него дела нет. Но несколько дней тому назад — уже не припомню сколько, потому что сбился со счета, но знаю точно, что прошло всего несколько дней, — исчезла еще одна девочка. Полиция предложила мне свободу, если я ту девочку найду, и вот это мне уже совсем небезразлично. Ты можешь возразить, что тебе как раз на мою свободу глубоко наплевать — таков закон жизни. Но я хочу попытаться. Я мог бы начать взывать к таким вечным ценностям, как любовь к истине, справедливость и что там еще, но я не могу лгать, когда речь идет о принципах. Если бы умел, то достиг бы в жизни гораздо большего. Я не принуждаю вас и ничего не сулю — я знаю, что не имею права ни на то, ни на другое. Я прошу у вас помощи. Это единственное, что я сейчас могу: просить о помощи, потому что вы — моя последняя надежда. От того, снизойдете ли вы ко мне, зависит успех моего расследования. И больше я вам ничего не скажу. Вы видите, я даже снова начал обращаться к вам на „вы“, потому как у меня язык не поворачивается сказать „ты“ человеку, который в чем-то выше меня.

— Извини, — сказала она, глядя на меня в упор из-под нахмуренных бровей и прерывисто дыша, — но у меня есть привычка не поддаваться на дешевый шантаж. Ничего от меня не жди. Сейчас половина двенадцатого. В двенадцать отходит последний поезд. Если выйдешь прямо сейчас — успеешь добраться до станции. Я дам тебе денег на билет, если ты не возражаешь.

— Я никогда не возражаю против того, чтобы мне давали деньги, но сейчас не половина двенадцатого, а половина первого. На станции я справился о времени отхода последнего поезда и, предвидя вашу реакцию, перевел часы на один час назад, пока вы были на кухне. Мне стыдно, что я так плачу за ваше гостеприимство, но я уже сказал: на карту поставлено слишком многое. Простите.

Прошло несколько томительных секунд. Я боялся, что сейчас она хватит меня по голове первым попавшимся тяжелым предметом и вышвырнет на улицу. Но в ее глазах мелькнул тот же огонек детского восхищения, который я заметил, когда вернул ей купюру в пятьсот песет, которой она расплатилась за пепси-колу. Я вздохнул с облегчением: похоже, пронесло. Впрочем, если бы я с самого начала помнил о том, что Мерседес всего-то двадцать лет, я бы так не волновался.

— Я тебя ненавижу, — единственное, что я от нее услышал.

И если бы мой опыт в сердечных делах не был так скуден — ни одна из тех четырех шлюх, с которыми мне довелось иметь дело, не оставила следа на невозделанной ниве моего сердца, — я почувствовал бы в эти мгновения страх иного рода и гораздо более обоснованный. Но в книге жизни, которую мне довелось читать, отсутствовала глава, посвященная чистым чувствам, и, когда у меня внутри все сжалось от слов Мерседес, я — дурак! — решил, что это спазм и что не следовало так нажираться за ужином.

— Будет лучше, — предложил я, — если мы продолжим наш разговор с того места, на котором остановились. Итак, за что вас исключили из школы?

— За то, что я убила одного типа.

— Что?!

— Тебе же нужен конкретный ответ.

— Расскажите мне все по порядку.

— Мы с Исабель Перапланой, как ты уже знаешь, были подругами. Она была хорошей девочкой, а я той, что оказывала на нее плохое влияние. Кроме того, она была глупой, а я — смышленой, она — наивной, а я — сведущей во всех вопросах, она была из богатой семьи, я — из бедной. Родители пошли на большие жертвы, чтобы устроить меня в престижную школу. Разумеется, старались они не только ради меня: для них это был один из способов подняться по социальной лестнице. Хотя, вполне возможно, они этого даже не сознавали. Думаю, что я тоже вписывалась в их игру в аристократов. Я постоянно была рядом с семейством Пераплана: проводила с ними каникулы, уезжала и приезжала в их машинах, получала от них подарки — одежду и всякие вещи… Обычная история.

— Я о таком слышу впервые в жизни, — возразил я, хотя последней фразы почти не слышал: отвлекся на минуту, пытаясь представить себе Мерседес-школьницу, которую, впрочем, мне никак не удавалось вообразить без тех округлостей, что произвели на меня такое впечатление, когда я впервые увидел Мерседес сегодняшнюю.