Тайна заколдованной крипты - [17]

Глава VII. Благовоспитанный садовник

Кадена — улица короткая, и выяснить, где именно проживает бывший школьный садовник, не составило труда. Тем более что этого человека знал и любил, кажется, весь квартал. Мне удалось даже многое о нем узнать. Например, что он не так давно овдовел и живет один, что он очень беден и, чтобы хоть немного заработать, в сезон коррид собирает лепешки навоза на площадях, где проходят бои быков, а потом продает эти лепешки земледельцам и что зимой живет, можно сказать, на подаяние.

Дон Кагомело Пурга встретил меня очень любезно. Жилищем ему служила убогая комнатенка, в которой едва умещались старая рассохшаяся кровать, тумбочка, погребенная под грудой пожелтевших журналов, стол, два стула, шкаф без дверцы и электрическая плитка, на которой в кастрюльке что-то кипело.

Я попросил разрешения зайти в туалет — мне нужно было срочно, и он указал мне на окошко:

— Когда почувствуете, что уже пора, кричите: „Берегись — вода!“ — и постарайтесь, чтобы последние капли упали за окно, потому что мочевая кислота разъедает кафель, а я уже не в том возрасте, чтобы целый день тут все мыть. Когда-то у нас был фаянсовый ночной горшок с нарисованным на нем глазом, под которым было написано: „Я тебя вижу!“ Моя бедная жена, земля ей пухом, все смеялась, когда ей приходилось им пользоваться. Когда Господь призвал ее к себе, я настоял, чтобы горшок похоронили вместе с ней: это был единственный подарок, который я сделал жене за тридцать лет совместной жизни, и мне казалось несправедливым продолжать пользоваться им после ее смерти. И окна достаточно. С большой нуждой, конечно, сложнее, но со временем приучаешься как-то обходиться.

Меня тронула наивная открытость бывшего садовника и бывшего мужа, который, пока я справлял нужду, вернулся к прерванному моим приходом занятию — когда я подошел к столу, за которым он сидел, то увидел, что он склеивает клеем из тюбика кусочки своей вставной челюсти.

— Вчера разбил о скамеечку в церкви, — пояснил он. — Это мне в наказание за то, что заснул во время мессы. Вы человек набожный?

— Это самая большая из моих добродетелей, — ответил я.

— Воистину нет в мире большей добродетели, нежели эта. И все же — чем я могу вам служить?

— Перейду сразу к делу. Насколько мне известно, вы служили садовником при школе монахинь-лазаристок в Сан-Хервасио.

— Самое счастливое время в моей жизни, сеньор. Когда я начинал там работать, вокруг школы были дикие джунгли. С помощью Божьей мне удалось превратить их в цветущий сад.

— Это самый красивый сад, какой я видел в своей жизни. А почему же раньше он был таким запущенным?

— Усадьба стояла заброшенной много лет. Могу я предложить вам чего-нибудь выпить, сеньор?..

— Суграньес. Ферворосо Суграньес. К вашим услугам. У вас случайно не найдется бутылочки пепси-колы?

— Ох, нет. На мои доходы не позволишь себе такой роскоши. Могу предложить вам воды из-под крана или, если хотите, супчика из шпината. Я как раз приготовил.

— Премного благодарен, но я недавно отобедал, — соврал я, чтобы не лишать беднягу его скудной трапезы. — А что было в том здании до того, как его превратили в школу?

— Я уже вам говорил: ничего. Стояло заброшенное.

— А еще раньше?

— Никогда не интересовался. А вы что, агент по недвижимости?

Из этого вопроса я заключил, что мой собеседник не только не от мира сего, но еще и слеп вдобавок.

— Расскажите мне о вашей работе в школе. Говорите, вам там хорошо платили?

— Да что вы! Я сказал, что это были самые счастливые годы моей жизни, но я не имел в виду финансовую сторону дела. Монахини платили мне зарплату, которая была ниже прожиточного минимума, и мне не полагалось никаких социальных льгот. Я был счастлив, потому что мне нравилась моя работа и потому что мне разрешали заходить в часовню. Когда там не было девочек.

— Вы с девочками не общались?

— Нет. На переменах приходилось следить, чтобы они не попортили мне все цветы. Это были не девочки, а сущие дьяволята: крали кислоту из лаборатории и выливали на клумбы. А еще засовывали в кусты куски стекла, чтобы я об них порезался. Дьяволята, одно слово.

— Вы ведь любите детей?

— Очень. Это Божье благословение.

— Но у вас детей нет?

— Мы с женой ни разу не воспользовались правами супружества. Блюли себя в строгости. Не то что нынешняя молодежь, которая женится, чтобы день и ночь в постели кувыркаться. Я должен бы сказать: не осуждайте, да не осуждены будете… И только Богу известно, как нам иногда бывало трудно. Ведь тридцать лет в одной узкой постели! Но Всевышний нам помогал. Когда мы были не в силах справиться со страстью, я стегал супругу ремнем, а она била меня утюгом по голове.

— Почему вы оставили работу? Я имею в виду работу в школе.

— Монахини решили, что мне пора на пенсию. На здоровье я не жаловался, и силы было не занимать. Я и сейчас, слава Богу, прекрасно себя чувствую, но кого это интересовало? В один прекрасный день настоятельница позвала меня в свой кабинет и сказала: „Кагомело, с сегодняшнего дня ты на пенсии. Это для твоего же блага“. И дала час на то, чтобы собрать вещи.

— Но вам заплатили хорошее выходное пособие?