Тайна тринадцатого апостола - [44]

Молодой человек и ребенок сурово кивнули.

— Если он только выйдет из темноты на свет, этот тринадцатый апостол, он может уничтожить все то, во что мы верим. Все то, что позволит им, — он указал на неясные в полутьме силуэты, лежащие на плитах, — всем этим мужчинам и женщинам сегодня вечером умереть спокойно, может быть, даже с улыбкой. А теперь оставьте меня. Я многое еще должен сказать Господу моему.

Петр был распят на закате меж двух межевых столбов ватиканского цирка. Когда его тело обложили хворостом и подожгли, его костер, вспыхнув на какое-то мгновение, осветил обелиск, стоявший в нескольких шагах от его креста.

Два дня спустя Нерон объявил об окончании игр, все приговоренные были выпущены на волю, предварительно получив по тридцать девять ударов бича.

Так первым преемником Петра стал Лин, потом на его место заступил Анаклет, третий в том списке пап, что в целом свете провозглашается на каждой католической мессе. Это он приказал построить первую часовню над могилой Петра. Впоследствии ее заменили базиликой, величественной, как того пожелал император Константин.

Торжественная клятва двух пап, преемников Петра, передавалась тем, кто приходил вслед за ними, из века в век.

Сирокко утих, и Рим сиял во славе своей. Отец Нил обелиском — тем самым, у подножия которого девятнадцать веков тому назад добровольно встретил страшную казнь ученик Иисуса, примиренный со своим Богом через покаяние и прощение.

Петр скрыл от христиан правду, он один знал, что не заслуживает их почитания, а потому умышленно навлек на себя презрение многих и сам пожелал позорной смерти. На самом деле он вовсе не пытался скрыться. Напротив, он сдался стражникам Нерона, чтобы искупить свои прегрешения. И получить право взять с Лина клятву, что тот сохранит тайну и передаст ее дальше.

С той поры эта тайна никогда не выходила за пределы Ватиканского холма.

Ибо тринадцатый апостол не сказал своего слова.

45

Отец Нил любил побродить, мечтая, по площади Святого Петра ранним утром, пока еще нет вездесущих туристов. Он обошел тень обелиска, чтобы погреться на осеннем солнце. «Говорят, этот обелиск украшал цирк Нерона. В Риме прошлое существует рядом с настоящим».

Его левая рука придерживала сумку, где лежали наиболее ценные заметки, выписки из документов, оставленных на полке. Здесь его комнату могли обыскать так же запросто, как в аббатстве, но теперь он знал, что никому нельзя доверять. «Но только не Ремби, нет, никогда!» Собираясь уходить, он в последний момент сунул на дно сумки пленку с негативом фотографии, сделанной в Жерминьи. Один из четырех ориентиров, оставленных отцом Андреем, и он до сих пор не знает, как его использовать.

Пока отец Нил размышлял у подножия обелиска об империи, наделенной волшебным даром сжимать время, Лиланд, зайдя в свой кабинет, обнаружил записку, приглашавшую немедленно зайти к одному из минутантов Конгрегации. Имелся в виду некий монсеньор Кальфо, которого он иногда встречал в коридоре, не зная точно, чем тот занимается в Ватикане.

Спустившись на два этажа вниз и поплутав по лабиринту коридоров, он был поражен, попав в роскошный кабинет прелата, единственное окно в котором выходило прямо на площадь Святого Петра. Владелец кабинета был человеком малорослым и полным и выглядел при этом самоуверенным и слащавым одновременно. «Обитатель ватиканской галактики», — мельком отметил американец.

Кальфо не предложил ему сесть.

— Монсеньор, кардинал просил меня держать его в курсе ваших бесед с отцом Нилом, приехавшим, чтобы помочь вам. Его преосвященство живо интересуется подробностями работы наших специалистов, и было бы странно, если бы дело обстояло иначе.

На его письменном столе, на видном месте, лежало донесение, накануне представленное Лиландом Катцингеру; он там кратко пересказал свой первый разговор с Нилом, но полностью умолчал о его откровениях, связанных с Евангелием от Иоанна.

— Его преосвященство ознакомил меня с вашим первым рапортом; по нему видно, что между вами и французом существуют дружеские отношения. Но этого недостаточно, монсеньор, совершенно недостаточно! Я не могу поверить, что он ничего больше не рассказал вам о природе исследований, которые он ведет с присущим ему талантом, и притом уже давно!

— Я не думал, что подробности разговора, перескакивающего с пятого на десятое, могут интересовать кардинала.

— Все детали важны, монсеньор. Вам в ваших отчетах надобно быть точнее и отбросить излишнюю сдержанность. Эти доклады помогают кардиналу экономить свое драгоценное время, ведь он не хочет упустить из виду ни одного научного достижения — это его долг как префекта Конгрегации вероучения. Мы ожидаем от вас добросовестного сотрудничества, монсеньор, и вы знаете почему… не так ли?

Лиланд не мог совладать со своими чувствами — его переполняла глухая ненависть. Он молча кусал губы.

— Видите этот епископский перстень? — Кальфо протянул руку. — Замечательный шедевр из тех времен, когда люди еще понимали язык камней. Аметист, который выбирает большинство католических прелатов, — символ смирения, оно напоминает нам о чистосердечии святого Матфея. Но здесь, в этом перстне — гелиотроп, который ассоциируется со святым Петром. Каждое мгновение он напоминает мне о том, чему я посвятил всю мою жизнь — о католической вере. Это ее, веру, затрагивают труды отца Нила. И когда он чем-то делится с вами, вам, монсеньор, не следует впредь ничего скрывать из его слов, как вы поступали до сих пор.