Тайна старой леди - [55]

— Руку, — последовала команда. Я подала обе. Он колебался мгновение. Очевидно, тоже не знал, на какой носят такой браслет. Надел на правую.

Я язвительно произнесла:

— Ах, как жаль, что меня раздражают кольца и серьги.

Он засмеялся:

— Со временем вкусы меняются. Но сейчас мы будем придерживаться легенды.

— Ярослав, что это за камни?

— Бриллианты, конечно. Это моей мамы. Серьги и кольца тоже есть, кстати.

— А-а, тогда ладно.

Я выходила из магазина в длинной шубе из черного, как будто тронутого легкой изморозью, баргузинского соболя. Ярослав нес за мной короткую шубку и длинный белый меховой палантин, купленный на случай «если там будет холодно».

Я тупо плыла по течению. И, кажется, понимала что изменилось. После того разговора я просто не могла сделать что-то такое, что расстроило бы его. Нет, это была не жалость. Просто было чувство, что те страдания, которые мы оба вынесли из-за этого иномирного зла, которое там называли любовью, сравняли нас, сроднили что ли? Мы оба пострадали, и я помню, как страшно это было у меня. Если он вынес то же… пусть тешится. Если это приносит ему такое удовольствие.

Это не выглядит у него оскорбительно для меня, а немного глупо, скорее. Так и я сейчас совершаю странные вещи, позволяя тратить на себя огромные деньги. Сколько стоила эта шуба, я даже не спросила, чтобы не портить себе вечер. Белоснежный пушистый палантин укрывал плечи полностью, спадая почти до колен и оставляя на виду сверкающие камни. Зрелище было чарующим. На это и правда хотелось смотреть, не отрывая глаз. Пусть смотрит.

Когда мы подъехали к тому зданию, в котором должно было состояться мероприятие, и остановились, Ярослав спросил, не выпуская руль и не глядя на меня:

— Я сейчас должен знать, что могу себе позволить на людях, какие прикосновения? Что недопустимо для тебя и может вызвать неприятие, как тогда? Держаться совсем на расстоянии нельзя, обозначь допустимые рамки.

— Все. Ты можешь позволить себе все, что будет в рамках приличия. Ты сам никогда не вызывал у меня отвращения или отторжения. Я боюсь заболеть тобой, а потом потерять. Я больше не вынесу этого. Вот и весь мой страх. Я боюсь этой их любви, до смерти боюсь. Это ненормально, неестественно — это страшная болезнь, зависимость.

— Но сегодня ты-ы…

— Я-а, — протянула я с нервным смешком, — сегодня я решаюсь, Ярослав. И начинаю верить, что ты не предашь мое доверие, и очень надеюсь, что не влезешь во что-то, из-за чего тебя пристрелят. Теперь на тебе будет лежать огромная ответственность за мою жизнь. Я не выживу, если что, помни это.

— Я тоже, — выдохнул он. Откинулся на спинку кресла, посмотрел куда-то вверх и, повернувшись ко мне, лукаво улыбнулся.

— Все, значит…

— Только не борзей, Ярослав. Я девушка простая, этикетам не обученная, могу и…

— Я понял — в рожу дать.

Мы вошли в вестибюль. Прошли по нему, поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Он поддерживал меня под руку и нес в руке палантин. На площадке в центре размещался гардероб, а в обе стороны открывались двери в два ресторанных зала. Нас рассматривали… Ярослав помог мне с шубой и, стоя сзади, накинул на плечи пушистый белый мех. Шепнул:

— Ну что — вперед?

Его дыхание обожгло шею, вызвало озноб, пробежавший легкой судорогой по всему телу. Я стиснула зубы. Ой, зря это я, зря ему сказала. Вечер не будет легким. Он шепнул опять, почувствовав, как я вздрогнула:

— Тихо, тихо. Я держу себя в руках.

— Ага. Меня и так колотит от волнения, а ты… дышишь.

Вечер не был легким. В зал он провел меня, прижимая к своему боку. Тишина сопровождала нас, пока мы подходили к его отцу и Ирине. И если бы не он совсем рядом… Это давало ощущение защищенности и придавало спокойствия. Ровно до того времени, когда началось это «все».

Его рука почти весь вечер лежала на моей талии. Поглаживания, обнимание за плечи, горячие пальцы под палантином у основания шеи, завораживающий шепот с придыханием в ушко, рука, поправляющая мою прическу и скользящая по щеке к подбородку… Очередной танец, длившийся, казалось, вечность, в процессе которого он уже откровенно целовал мою шею. Это было видно всем, потому, что он наклонялся при этом, отодвигая носом локоны.

Трясло не только меня. Что он делает? Музыка уже умолкла, а мы стояли, вцепившись друг в друга. Дрожали руки и колотилось сердце. В висок мне тяжело выдохнули: — Домой?

— А есть варианты? Ты что творишь? И как теперь уйти, все же понятно, блин, — простонала я.

— Тебя это так волнует? Домой?

— Какой домой? Там родители.

— Ко мне.

— Сам отпрашивайся, я не подойду к ним. Господи, как неудобно! Да отпусти уже, Ярослав — смотрят все. Это катастрофа.

— Если я сейчас отойду, тогда точно — катастрофа. Разворачивайся, пошли, — хохотнул он тихонько.

Мы подошли к виновникам торжества. Поднять глаза было невозможно. Лицо горело. Аркадий Иванович откашлялся, тихо поделился: — Сильно, убедительно, впечатляет. Вы справились. Но больше не нужно пока. Заводит, знаете ли.

— Папа, Ирина Борисовна, еще раз примите наши поздравления. Очень жаль, но дольше задержаться мы не можем. У нас э-э… голова болит. Душно.

— Душно, — подтвердила я, — выйду я. Забери шкурку.