Тайна старого фонтана - [8]

А пока Вивьен приятно было даже просто хранить эту тайну от родителей. У нее не было против них никаких шансов. Вот если бы у нее были брат или сестра! Однажды она даже поверила, что шанс есть. Вивьен молилась о родственной душе, о друге — отец всегда говорил, что Бог отвечает на молитвы, но эту он оставил без ответа. Несколько лет назад, так давно, что воспоминания об этом почти стерлись, Миллисента вдруг расцвела, а однажды ночью, когда звезды светили особенно ярко, Гилберт в спешке повез ее в больницу. На рассвете мать вернулась разбитая и бледная, а в корзине для белья Вивьен нашла запачканные кровью трусики. Позже, когда девочка наконец набралась смелости, чтобы заговорить о брате, она получила пощечину, и больше эту тему она не поднимала.

Топ-топ-топ… На этот раз шаги заставили себя ждать дольше обычного. По звуку их она поняла причину задержки: отец пил. Что там в Библии сказано о трезвости? Гилберт Локхарт сам выбирал, какие заповеди исполнять. А чаще всего изобретал свои собственные, а потом вырезал их на скрижалях ремнем.

Вивьен быстро спрятала плакат обратно под подушку. Она смотрела на дверь, пока ручка не дернулась. Тишина, затем дверь толкнули и стул задрожал. Потом появился отец — свирепый горящий взгляд, красные пьяные глаза, руки, сжатые в кулаки.

— Тупая девица, — он плюнул на пол, — ты знаешь, что бывает за непослушание, но все равно делаешь по-своему. Матери досталось из-за тебя. Ты счастлива?

Нет, не счастлива. И никогда не буду счастлива здесь, с тобой. Вивьен не могла заставить себя извиниться: не за что. Она сидела не шевелясь, мыслями перенесшись туда, где он не мог до нее добраться. Она представляла себя Одри Хепберн или Софи Лорен. Свет софитов, блеск Голливуда — она грезила о жизни, в которой есть солнце, море и человек, который любит ее. Наличие сумки в шкафу согревало сердце. Стоявший в шаге от нее отец не знал о ней ничего. Глупый слепой человек. Он всегда был таким.

— За свое поведение ты будешь наказана, — прошипел он.

Вивьен знала, что нужно делать, когда Гилберт вынимает ремень из брюк, — встать на колени у кровати, как во время молитвы, и не сопротивляться, так легче. Физически она намного слабее. Значит, нужно быть умнее. Когда первый удар привычно обжег сзади бедра, она начала молиться. Не Богу и какому-то святому, в которого верил отец. Она молилась себе — будь сильной, сделай то, что должна. Я выберусь отсюда, — поклялась она.

Завтра же сбегу.

Глава пятая

Италия, лето 2016 года

— Ты, должно быть, Люси.

Меня встречает женщина с собранными сзади в пучок волосами. Не то чтобы она выглядела враждебно, но и сказать, что она рада мне, было нельзя, теплым ее голос точно не назовешь. Она представляется как Адалина, «горничная синьоры», и приглашает меня внутрь, строя из себя хозяйку на званом обеде, которая вынуждена показывать гостям дом, но мысли ее заняты другим: все ли бокалы полны, кто с кем болтает, не заканчиваются ли закуски. Я улыбаюсь: дружелюбие — лучшая тактика.

Войдя в холл, я не могу скрыть удивления. Адалина, наслаждаясь произведенным эффектом, смотрит на меня. Находясь здесь каждый день, она могла забыть о том, какое впечатление это место производит на всех, кто видит его впервые. Я ошеломлена.

— Не совсем то, что ты ожидала?

Я стараюсь взять себя в руки:

— Я не уверена, что знаю, чего ожидала.

Зал, в котором мы находимся, можно описать лишь одним словом — огромный. Через круглое окно в высоком куполообразном потолке, украшенном фресками, льется солнечный свет, нагревая плиты пола. Здесь как в храме — перехватывающая дух красота с оттенком грусти. Я разглядываю изображения на своде — ангелы и мученики, слезы, объятия, весь набор человеческих страстей. В алькове у двери — искусное изображение Мадонны, склонившей голову в молитве, то ли благословляя, то ли оплакивая посетителей. А может, и то и другое.

Адалина звонит в большой тяжелый колокол — таким объявляют подъем в школьных общежитиях, и у подножия лестницы появляется старик. На нем старая синяя шапка, а по изношенной выцветшей одежде можно догадаться, что он проводит весь день на улице.

— Отнеси это в восточное крыло, — показывает Адалина на мои сумки, — в сиреневую комнату.

Мужчина покорно кивает головой. Судя по его возрасту, носить чемоданы ему не легче, чем мне, но когда я протягиваю руку, чтобы помочь, он вскидывает ношу на плечо легко как пушинку. Я представляю себе, как на окрестных полях он так же запросто поднимает тюки сена или раненого теленка.

— Это Сальваторе. Не трать на него время, — говорит Адалина и крутит пальцем у виска. — Он не в себе последние тридцать лет. Синьора держит его из жалости.

Ей, должно быть, заметно мое любопытство, потому что, задержав на мне на мгновение взгляд, Адалина довольно мягко произносит: «Помни, Люси, ты здесь, чтобы поддерживать порядок. Если у тебя есть вопросы о доме, о деревне, о городе, спроси меня. А все вопросы о людях, которые живут здесь, держи при себе. Договорились?» В этих словах не слышна угроза, скорее просто интерес, как будто Адалина присматривается ко мне, пытаясь уловить то, что поняла из нашего странного интервью.