Тайна Сорни-най - [106]
И вот теперь он шел по лесу и думал: «Повышение в должности. Раньше бы радовался. А теперь… Остаться на обжитом месте или ехать осваивать новый промысел? Быть оператором компрессорной станции или самим заведующим промыслом? Говорят, высокие стремления — удел молодости. Но ведь и теперь… Разве жизнь потеряла смысл? Может, только сейчас и настает время разгадывать настоящие загадки? Жизнь… Почему она так устроена?»
Медведь выскочил из белой чащобы и — замер. Его желтовато-черные глаза смотрели напряженно-пристально. Сергей будто окаменел. Он не замечал ни надрывного визга собаки, не ощущал дремавшего в руках ружья. Но вот медведь шевельнулся, взревел — и Сергей, очнувшись, вскинул ружье. Когда пороховой дым рассеялся, поляна по-прежнему поблескивала в лучах скупого зимнего солнца. Медведя словно и не было. Но удалявшийся лай Музгарки говорил о том, что все было наяву, и тотчас в сознании промелькнуло:
«Раненый медведь… опасен».
И рука потянулась к патронташу за новым патроном…
Медвежий след уходил в густой валежник, туда, где светлая гарь переходила в дремучий урман. Деревья там стояли плотно, будто взявшись за руки. Казалось, эти великаны не пустят никого в свою глухую чащу, где живут вековые лесные тайны.
Отец Сергея был лесным человеком. Он соблюдал законы и поверья тайги, как дед и прадед, и, как все старые манси, считал медведя своим собратом, потому и называл его просто — Вортолнут — «В лесу живущий». Он старался не вступать с ним в поединки и ненужные ссоры. Для него медведь был не зверь. Но он хорошо знал, что если обидеть медведя, то в нем проснется звериное…
Сергею с раннего детства запомнился «медвежий праздник» в глухой таежной деревеньке, куда его мать возила в гости.
В большом доме народу было так много, как в лесу деревьев. Люди сидели на скамейках, расставленных вдоль стены, на деревянной кровати, на шкурах и циновках, постеленных на пол. В дальнем углу стоял «священный стол». На красной скатерти, среди дорогого сукна и шелка, сидела «Медвежья голова». В ушах серьги с драгоценными камнями, на груди — бисер, на голове — разноцветные ленты… Перед черной «Медвежьей головой» — бутылка спирта и рюмка, старинная, позолоченная, искрилась в тусклом свете керосиновых ламп…
С одной стороны стола сидел охотник, «приведший» Лесного духа на человеческий праздник. С другой — шаман с санквалтапом в руках. Тронет струну — люди пляшут, поют. Молвит слово — парни и девчата, старики и женщины замолкают, вслушиваются в сказания волшебной старины.
В дом входит охотник с головы до ног обвешанный мехами лисиц, соболей, горностаев. Становится посреди дома и под звуки санквалтапа начинает петь:
Это поет Кастан-хум, ведущий медвежьего праздника. Семь ночей и дней он пел историю Медведя. Семь ночей и дней Сережа смотрел, слушал, а иногда плясал вместе с другими ребятами перед священной «Медвежьей головой». Ему казалось тогда, что люди, боги, звери — все вместе собрались в этом доме, чтобы играть в одну и ту же игру — жизнь. Все было просто, и не нужно было искать ответа на сложные жизненные вопросы.
И сейчас, глядя на медвежий след, петлявший в густом валежнике, Сергей почувствовал, что угасшие, казалось бы, в его душе таежные легенды предков вновь оживают. И оживают, обогащенные новым временем. Он вспомнил одну из них…
Лежит Медведь под корнем кедра. Лежит, потягивая то одну лапу, то другую. Хочет встать — падает. Больно бокам — земля твердая. Лежишь спокойно — земля даже мягкой кажется. Глаза закрываются. И жизнь опять сливается со сказкой. А в сказке та же самая жизнь. Те же радости и болезни, сомнения и думы.
Вдруг Медведь слышит: что-то треснуло. Открыл глаза. Рядом Росомаха. Скалит зубы. Облизывается.
— Ты меня съесть хочешь?! — простонал Медведь.
— Такого черного, тощего, вонючего?! — брезгливо фыркнула Росомаха. — Да я лучше буду голодна.
— А что ты со мной собираешься делать?
— Гм! Словно ребеночек! Все умею делать! Все!
— Даже можешь сказать, почему я стал таким?
— Могу. Ведь когда-то я была Богиней. Теперь простая лесная шаманка.
— Пошамань, пожалуйста! Узнай, почему я стал таким?
— Раз так просишь… ладно уж. Покамлаю.
Повернувшись в сторону самого высокого дерева, Росомаха трижды поклонилась, потом отвесила еще четыре поклона на четыре стороны света. Затем, подняв глаза к небу и навострив уши, что-то забормотала. То ли шумел ветер, то ли она общалась с богом на высоком языке, но сначала ничего нельзя было разобрать. Но вот сквозь высокое и божественное постепенно услышал Медведь обрывки земного, понятного…
