Тайна Соколиного бора - [61]
За сотню метров от них он свалился в снег и долго не мог встать. До слуха людей донесся слабый голос, звавший на помощь.
— Да помогите же ему! — сказал кто-то.
Когда упавшего подняли и привели, люди ахнули от ужаса и неожиданности. Это был колхозник Иван Карпенко, которого теперь было не узнать. Лицо его представляло собой одну сплошную рапу. Волосы смерзлись в окровавленный кусок льда.
Смирным человеком был Иван — его словно и не было в селе. Никто и никогда не слышал от него плохого слова.
У Ивана была больна жена. Он решил остаться в селе, смутно надеясь, что все обойдется благополучно. Ведь он никого не трогал, и его не тронут…
Люди окружили Ивана. Он обвел всех налитыми кровью глазами, словно заглянул каждому в душу, и похрипел:
— Видели?
— Да что с тобой, Иван?
Иван, казалось, не слышал этого вопроса:
— Видели, что они сделали со мной?
— Да где же? Да как же? — причитали женщины.
Иван будто и этого не слышал.
— А что они сделали с другими?
Чужим, хриплым голосом Иван рассказал о том, свидетелем чего он был:
— Стариков и детей загнали в хату Афиногена Павловича. Нас, хворых, положили под школой. Потом на наших глазах… У, гады! — простонал Иван. — На наших глазах подожгли хату. Мы смотрели на все это, слышали всё. Чья-то дочка из окна выскакивала, а они все время бросали ее назад, пока не сгорела… Уже после того, как обвалилась крыша…
Кто-то пронзительно вскрикнул и упал без чувств. Стон и плач, печальные причитания понеслись над Днепром. Люди рвали на себе волосы. Это ж их… их дети там, отцы, матери!..
А Иван продолжал:
— Нас отвели под гору, положили в ряд, как снопы на току. Человек сорок нас было. А потом… поверите, люди добрые… стреляли в нас, как капусту рубили… Всех побили. Я один остался. Видите, пулями, как ножом, исполосовали всего, а я жив. Когда они уже уходили, я хотел крикнуть: «Вернитесь, добейте! Ведь всех же перебили. И жинку с детьми спалили. Зачем же я жить буду, кому я нужен теперь?..» Да не хватило силы закричать. А потом уж передумал: может быть, это сама судьба меня оставила, чтобы я свидетелем был, — кто же про это расскажет? И вот пришел… Смотрите, люди добрые, на мое горе… и запоминайте.
Потом он повернулся к тем, кто, не слушая его, кричал от горя:
— Что плачете, люди добрые? Разве это можно смыть слезами? Не плакать надо! Вы знаете меня. Я мухи не обидел за всю мою жизнь. А теперь буду воевать. Не по годам это мне, а воевать буду. Я их… бить буду! Для того и иду.
Смолкли причитания, только иногда прорывались тяжелые всхлипывания и приглушенные стоны.
Иван поднялся на ноги, протянул руку вперед и сказал:
— Смотрите, люди добрые!
В ночной темноте над селом стояло зарево, другое виднелось справа, третье — слева, и еще одно где-то далеко занималось, едва заметное…
— Горит Украина…
— Погибает народ… — шепчет какая-то женщина.
— Народ не погибнет. Он борется!
Это твердо и спокойно сказала мать Василька, стоявшая в стороне, гордая, величественная.
— И победит! — поддержал звонкий голос Мишки.
— Победит!.. — хрипло шептал Иван.
Все поднимаются грозной стеной. В темноте ночи бушуют, колышутся малиновые зарева. Грозно шепчутся леса за Днепром.
Люди идут. Они идут, уверенно ступая по снегу, молчаливые, со сжатыми до боли зубами. Движется, колышется живая лента, и, кажется, нет ей ни конца, ни края.
Книга вторая
В одном селе
Через заснеженное поле быстро неслось несколько упряжек. Покрытые инеем кони мчались галопом. Из-под копыт поднималась снежная пыль, летели комья снега.
Леня Устюжанин стоял в санях во весь рост. Одной рукой он держал вожжи; другой щелкал кнутом, ускоряя бег коней. И все покрикивал:
— Несите, соколики! Несите, родные!
Вдали в утренней мгле едва заметно вырисовывалась крылатая мельница, а от нее тянулся ряд осыпанных белым пухом придорожных верб.
На рассвете группа партизан въехала в степное село. Леня Устюжанин не собирался останавливаться здесь ни на минуту: он спешил добраться до леса.
Не прошло и часа, как Устюжанин со своими хлопцами пустил под откос поезд на ровной, безлесной местности. Немцы никак не ожидали, что партизаны посмеют на открытом участке пути совершить диверсию. Но Устюжанин на своих лошадях явился словно из-под земли и теперь, как вихрь, уходил от погони.
Хутор ожил. Над крышами прямой струей в небо тянулся дым, скрипели колодезные журавли.
— Немцев нет? — спросил Леня попавшегося им навстречу старика.
— Нет, нет! — покачал тот головой.
— А полицаи?
— Нет, нет!
Выехав на укатанную дорогу, кони понеслись еще быстрее. Люди выходили из хат и смотрели вслед необычному поезду. Узнав партизан, застегивая пуговицы на ходу, выбегала на улицу детвора.
Сани мчались по селу.
— Дяденька, дайте листовку! — кричали ребята.
Не останавливая лошадей, Леня вынул из кармана пачку листовок и бросил ее одному мальчику.
— Раздай всем! — крикнул он проезжая.
Ребята свалились в «кучу малу». Поднявшись, они собрались в кружок, а счастливый обладатель пачки наделял каждого трепещущими на ветру беленькими листками. К детям отовсюду подходили взрослые.
Уже выезжая из села, Леня заметил мальчика, который бежал через огороды. Он едва пробирался по глубокому снегу, доходившему ему чуть ли не до пояса, часто падал, проваливаясь с головой, но опять поднимался и снова бежал вперед.
