Тайна «Сиракузского кодекса» - [18]

Он вырастает, и его срезают, подобно цветку, он неуловим как тень и никогда не остается на месте…

Несомненно, многие, собравшиеся у края могилы, действительно горевали. Оставалось неизвестным, должны ли темные очки скрывать печаль или защищать от солнца. Солнце, действительно, было яркое.

Но, столь же несомненно, некоторые проявляли только показные признаки горя, какие быстро учишься изображать, много лет присутствуя на похоронах «срезанных цветов».

И среди жизни мы в смерти. В ком искать нам опору, как не в тебе, Господи, справедливо негодующем на наши грехи…

На эту грешницу негодовал не один Господь. Несколько присутствующих, похоже, пристально следили, чтобы Рени Ноулс не вылетела из гроба, чтобы совершить еще одно прегрешение напоследок. Они не спускали строгих взглядов с могилы.

Да, о Господь пресвятой, Господь всемилостивый, о святой и милосердный Спаситель, не ввергни нас в горькую муку вечной погибели.

— Наоборот, — прошелестел голос за моей спиной не так громко, чтобы кого-то потревожить, но театральным шепотом, слышным на десять футов вокруг. — Пусть уж она будет вечной.

Голос был женский, и я оказался достаточно любопытен, или недостаточно воспитан, чтобы обернуться и взглянуть, кто мог это прошептать. В дрогнувшем голосе женщины слышалось отчаяние, безнадежность, неуверенность и отрешенность.

— Ну-ну, Руфи, — твердо сказала другая женщина, тоже у меня за спиной. — Так Бог судил.

— Трахала мужиков, — объявил первый голос, — а со мной она никогда не обходилась как следует.

Я украдкой оглянулся.

Коротко подстриженные седые волосы, рост меньше пяти и трех, и очень хорошо сохранилась, хотя и усохла, для своих шестидесяти пяти или семидесяти лет. На шее у нее был повязан красный платок. На маленьких ступнях — спортивные туфельки; полотняная рубашка и джинсы. Эмалевый кружок на уголке воротника гласил: «Все мы из Его лона».

Сходство лиц не оставляло сомнений — мать Рени.

— Руфи, напомнила ее спутница, — девочка умерла.

Ты ведаешь, Господи, тайны наших сердец…

— В этой могиле, — прошипела Руфи, — сердце не похоронено.

Подруга похлопала Руфи по плечу:

— Держи себя в руках.

В отличие от Руфи ее подруга была одета как городская дама: в длинном полотняном плаще, на скромных, но стильных каблучках, с кожаной сумочкой. Обе казались примерно одного возраста. На лице Руфи ни следа косметики, ни обручального кольца, ни украшений. Ее подруга щедро использовала косметику, носила бриллиантовые клипсы, тонкую золотую цепочку на шее и золотое обручальное кольцо на безымянном пальце той руки, которой хлопала Руфи по плечу.

— Руфи так взволнована, — прошептала она, ни к кому в особенности не обращаясь.

Не пошли нам страдания в наш последний час, ни в смертной муке…

Кто-то в толпе фыркнул и резко оборвал смешок. Перед лицом смерти люди непредсказуемы. Смех или слезы неразличимы. Но за время церемонии непременно настает один момент, вызывающий подлинные чувства, заставляющий забыть о текущих делах — и сейчас такой момент настал.

Священник закрыл молитвенник, заложив его пальцем, и, с величием княгини, переступающей канаву, подобрал свои ризы и отступил, заботливо оправил одеяние и жестом пригласил собравшихся.

Гроб опустили в могилу до службы. Сначала неуверенно, потом все решительней люди цепочкой потянулись к яме, бросая в нее комья земли, сложенной в ногах открытой могилы. Одни захватывали щепотку пальцами, просеивали, словно солили хлеб; другие решительно вонзали ладонь в землю и сгребали полную горсть, подобно гунну, ложкой нагребающему перец из миски, но, независимо от количества, щепотки и комья земли громко стучали по крышке гроба, шокируя одних зрителей и явно радуя других. Человек восемь-десять, в том числе мальчик и совсем маленькая девочка, приняли участие в ритуале.

Когда каждый прошел свою очередь, священник выступил вперед, снова открыл книгу и надел пару притемненных очков.

Всемогущему Богу мы предаем душу нашей ушедшей сестры, и тело ее предаем земле.

И даже я, несмотря или вследствие опыта определенного рода, притупляющего почтение к смерти, совершил сейчас собственное маленькое святотатство, размечтавшись об этом самом теле, опрысканном теперь вонючими дезинфектантами, окруженном дешевыми медяшками, быстрогниющим бархатом и стойким к сырости тиком. Я видел тени, не такие, с какими могла бы к этому времени повстречаться Рени, — тени, которые двигались, потому что двигались мы, или потому что склоняющиеся над нами деревья качали ветвями под западным ветром, или потому что чайка пролетала между могилой и солнцем — живые тени.

Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху, в вере и уверенности в Воскрешение в жизнь вечную через Господа нашего Иисуса Христа, который явится во славе судить мир, и земля и море отдадут своих мертвых, и распавшиеся тела тех, кто спит в нем, изменятся и станут подобны Его великолепному телу, как Его великий труд может принять в себя все сущее.

Это древнее антиэнтропийное заклинание, в котором растраченная даром любовь возвращается за новой любовью; где кубики льда отдают свой холод виски, вместо того чтобы калории виски победили в своей вечной борьбе с холодом; где тело, разорванное в куски насекомым пятидесятого калибра, собирается вновь в ослепительной чистоте Караваджо; где время идет вспять, как во сне, и уносит с собой сердце спящего.