Тайна «Силверхилла» - [35]

– Бланч, бывало, боялась этих розочек, – сказала она. – Бланч вообще очень многого боялась. Она по-прежнему все такая же трусиха?

Я решила воспользоваться случаем.

– Мама умерла несколько дней назад. Потому-то я и здесь, тетя Фрици. Ее похоронили сегодня днем на семейном участке Горэмов на кладбище в Шелби.

Она покачнулась и схватилась рукой за стену. Я неуверенно наблюдала за ней, не зная, какое впечатление могли произвести мои слова, и спрашивая себя, уж не сделала ли я чего-то ужасного, без предисловий сообщив ей свою новость.

– Бланч! – тихо вскрикнула она. – Генри отлично смеялся над ней: когда мы приходили сюда играть, она боялась всех этих призрачных мордочек, на которые были похожи розочки на обоях. Генри всегда был недобрым, когда мы вели себя не так, как он, – не были разумны и благонравны. Тогда я специально для Бланч выдумала целую историю: мол, розочки приносят счастье – чтобы она не боялась. А через какое-то время я и сама в это уверовала и стала использовать их всюду как свой талисман. Впрочем, я сомневаюсь, действительно ли они приносили счастье. Не понимаю, почему я хотела изобразить их на том белом платье, которое шила. Белое платье с вышитыми на нем голубыми розами.

Она подошла к лестнице, а потом на минутку остановилась и повернулась, чтобы взять меня за руку. О смерти мамы она, как видно, успела забыть.

– Нам надо быстро спуститься, – предупредила она меня. – Это вот и составляет опасную часть каждого восхождения сюда, наверх – лестница. Вы знаете, он упал и скатился вниз по всему этому пролету. При этом он находился спиной к лестнице. Так что теперь иногда он поджидает меня здесь. Сегодня и вы в опасности, потому что на вас мое платье и вы выглядите точно такой, какой он запомнил меня. Покрепче держитесь за мою руку. Я любила отца, когда он был жив. Даже тогда, когда он сердился или был недоволен мной, я все равно его любила. Я вовсе не хотела выйти из терпения и толкнуть его с лестницы. А ну-ка, Малли, держитесь за мою руку и пойдемте-ка побыстрее!

Ее страх был заразителен, я тоже испытала что-то похожее на ужас, когда, держась за ее руку, неуклюже бежала вниз по лестнице, путаясь в неподатливых складках своего платья. Но когда мы добрались до второго этажа, она со смехом запрыгала вокруг меня с видом провинившегося ребенка.

– Ну вот! Мы опять его провели – верно?" Может, он не знал, которую из нас толкнуть. Так что на время в безопасности и вы тоже. Хотя я знаю: когда-нибудь это произойдет. Когда-нибудь меня найдут в точно таком же положении, в каком нашли Диа Горэма.

Я начинала понимать, почему мама возложила на меня эту миссию. Мне было ясно, как много надо сделать для Фрици Горэм. Когда мне представится для этого случай? Когда, если не сейчас?

– Подождите, – тихонько окликнула я ее, видя, что она собирается бежать дальше вниз по лестнице.

Она остановилась, и я снова крепко взяла ее за руку.

– Тетя Фрици, пожалуйста, выслушайте меня. Мама послала меня сюда, чтобы передать вам кое-что. Она хотела, чтобы вы знали, что…

Она высвободила свою худенькую руку из моей руки, и ее блестящие молодые глаза внезапно стали ядовито-злобными.

– Тихо! – воскликнула она. – Вы пришли, чтобы рассказать мне новые лживые сказки. Знаю, слышала и больше не желаю слушать. Моя сестра умерла давным-давно. Для меня она умерла, когда оборотилась против меня и… – Она не закончила фразу, голос ее надломился. Закрыв лицо обеими руками, она сказала:

– Нет, не могу вспомнить. Не хочу вспоминать! На данный момент я сделала все, что могла. Быть может, Горэмы правы: если я передам Арвилле сообщение моей матери, ни к чему, кроме катастрофы, это не приведет…

– Ладно, ладно, тетя Фрици, – сказала я успокаивающе. – Мы с вами собирались найти зеркало, чтобы я могла увидеть, как выгляжу в вашем платье.

Она, по всей видимости, очень легко пришла в себя и отбросила в сторону гнетущие мысли о прошлом. Но те же самые девические черты в ней, которые поначалу казались мне такими привлекательными, теперь начинали меня угнетать. Временами она делалась уж чересчур молодой, и, вспоминая ее странный смех, я поняла, почему он так подавляюще на меня подействовал. Это был смех ребенка, исходивший из уст стареющей женщины.

Она шла на цыпочках, я двигалась за ней следом и вдруг увидела, что та самая двустворчатая дверь открыта настежь. Дверь вела в комнату, освещенную единственной лампой под зеленым абажюром, стоявшей на журнальном столике. Тетя Фрици приложила палец к губам и жестом поманила меня. Я подошла и, стоя с ней рядом, стала вглядываться в комнату.

Уэйн Мартин явно читал что-то вслух сыну. Без галстука и пиджака он сидел в глубоком зеленом кожаном кресле, а мальчик, примостившийся у него на коленях, прильнул к нему. В данный момент оба крепко спали, а книжка, которую читал отец, свалилась на пол. Уэйн прислонился головой, такой же всклокоченной, как и у его сына, к спинке кресла. Вся та боль, озабоченность и какое-то внутреннее напряжение, которое, мне казалось, я порой замечала в нем, куда-то улетучились. На лице его застыла легкая ласковая улыбка, и отчетливо были видны густые длинные ресницы – такие же, как у сына. Даже раздвоенный подбородок, обычно сообщавший лицу выражение несокрушимой силы, в этом положении придавал ему какой-то незащищенный вид. Мне нравилась в нем сила, но я была женщиной, и это неожиданное выражение лица Уэйна мне тоже нравилось. Мне никогда раньше не доводилось видеть мужчину спящим вот так, с ребенком на руках, и это зрелище меня тронуло. Голова мальчика покоилась на груди отца, он тихонько, мерно посапывал и от этого тоже казался каким-то незащищенным и крайне уязвимым. Эта картина неожиданно вызвала у меня на глазах слезы.