Тайна Санта-Виттории - [35]

Как заставить людей проявить отвагу в городе, где человек может провести все утро под грушевым деревом у стены соседа, дожидаясь, пока ветром сдует грушу и она упадет на улицу, став тем самым всеобщим достоянием?

Как тут можно чего-нибудь добиться, когда казна до того пуста, что добавь туда монету. — и она удвоится?

Осуществление своей программы Бомболини начал с того, что переименовал все улицы. Проводились собрания, конкурсы среди детей, среди молодежи, среди людей по-, жилого возраста, жители голосовали и переголосовывали, произносили речи и спорили, пока весь городок, не пришел в состояние крайнего возбуждения и необычайного подъема гражданских чувств.

Под конец площадь Муссолини была переименована в площадь Маттеотти — по имени первой жертвы фашистского режима. Это решение получило всеобщее одобрение. Когда война окончилась, мы с удивлением узнали, что пятьсот других итальянских городков сделали то же самое.

Корсо Муссолини превратилась в Корсо Кавур — это красиво звучит, а кроме того, в каждом городе непременно должно быть что-то, названное именем Кавура.

За Кавуром последовали все остальные деятели Рисорджименто *. С именами, заимствованными из периода Рисорджименто, никогда не возникает никаких проблем. И вот появились улицы Мадзини, Гарибальди, Краснорубашечников. Одна улица была даже названа именем Виктора-Эммануила, но, поскольку никто в точности не знал, какой он был по счету, решили не ставить рядом с ним цифры, а так и назвать: улица Виктора-Эммануила, а какого — решайте сами.

Проблема возникла, когда настал черед переименовывать улицу поэта Д'Аннунцио, поскольку никто у нас, даже Фабио, не знал никакого другого поэта.

— А как называется самая знаменитая в Италии книга? — спросил Бомболини у Фабио.

— «I Promessi Sposi» **,— сказал Фабио.

* Период борьбы итальянского народа за национальное освобождение и объединение страны в XVIII–XIX веках, завершившийся в 1870 году образованием единого итальянского государства.

** «Обрученные» — знаменитый роман итальянского классика Алессандро Мандзони (1785–1873).

— Ты уверен? В жизни не слыхал о такой.

— Это совершенно точно.

— А кто ее написал? — спросил Бомболини.

И Фабио покраснел как рак. Он никак не мог вспомнить автора, и, чтобы не смущать его еще больше, решено было назвать эту улицу улицей автора «I Promessi Sposi», хотя народ по-прежнему именовал ее Козьим проулком, как повелось с незапамятных времен.

Начинание это оказалось чрезвычайно успешным. Оно ничего не стоило, а народ сплотило. Пожалуй, единственным человеком, которому оно принесло огорчение, был сам Бомболини. После того как последняя улица, площадь и проулок были переименованы и больше уже ничего не осталось, Фабио, зайдя в большую залу Дома Правителей, который в то утро был переименован во Дворец Народа, обнаружил там Бомболини, сидевшего в полутьме.

— Народ наш погряз в пороке неблагодарности, — заявил он Фабио.

Я в эту минуту как раз спускался на костылях сверху.

— Никогда не доверяй людям! — крикнул он мне. — Не успеешь сделать им, добро, они тут же забудут и повернутся к тебе спиной.

Нам обоим с Фабио стало как-то не по себе, и мы старались не смотреть на Капитана, но в то же время и не глазеть по сторонам.

— Вы только поглядите на них — разгуливают себе, радуются. А знаете, почему? Потому что я взвалил на себя все их заботы — вот почему. Неблагодарные. — Он с треском захлопнул перед нашим носом дверь, отгораживаясь от проникавшего в залу света. — А знаете, что такое не благодарность? Неблагодарность — это дыра в канализационной трубе, через которую в здоровые воды жизни проникает дерьмо. Сукины дети! — Мы услышали из-за две и, как он протащил по полу стул и сел к столу. — Ну хоть бы арку какую назвали моим именем! — Мы были рады, что не видим его, потому что нам обоим показалось, будто он заплакал.

А на другое утро точно ничего и не было. Бомболини был как ясное солнышко. Где-то сказано, что самое большое искусство — и виду не подать, будто твоя работа требует искусства, и именно так вел себя Капитан Бомболини в Санта-Виттории. За исключением Фабио и иной раз меня, никому и в голову не приходило, сколько труда и мысли вкладывал он во все, что делал, и сколько в этом было от него самого.

— Фабио, — говорил он, — принеси-ка свою книгу для записей. Ты сейчас увидишь, как человек будет готовить яичницу без яиц: я хочу, чтобы ты этому научился.

Не кто другой, как Фабио, спас мне жизнь, и тому же Фабио я обязан тем, что Катерина Малатеста выправила мне сломанную кость в ноге. В ту пору я этого не понимал, но он хотел, чтобы нога у меня побыстрее зажила и чтобы я убрался из Санта-Виттории.

— Вы ведь солдат, а солдат должен все сделать, чтобы вернуться к своим и продолжать борьбу, — сказал мне Фабио.

Я кивнул.

Фабио очень изменился. Даже я, чужой человек, заметил это. Сначала он стал задумчив, потом помрачнел, а потом и вовсе стал злиться неизвестно на что и много пить. По правде говоря, большую часть суток Фабио был просто пьян.

Все говорили, что это от книг. Люди уговаривали его бросить свои книжки, потому что ум его явно начал мутиться. В ту пору мы еще не знали — да и не скоро узнали потом, — что во всем была виновата Анджела Бомболини: стоило Фабио увидеть, как она кормит меня похлебкой, или услышать, как она разговаривает со мной во Дворце Народа, где я лежал на своей койке, — и он делался сам не свой.