Тайна Рио де Оро - [9]
Слова индейцев звучат искренне. Видимо, как и предвидел Пазио, парни соблазнились высоким заработком. Пазио отвечает, что мы согласны. Пусть двое молодых индейцев немедленно отправляются к реке, а когда вернутся с нашими лодками, то мы тут же выплатим им обоим по десять мильрейсов. За это ручается он, Томаш Пазио, старый испытанный друг короадов. Однако он ставит одно условие: оба парня должны немедленно выступить в путь и как можно скорее привести лодки — желательно сегодня же.
Оба индейца соглашаются на это условие, прощаются и уходят явно довольные. До полудня остается еще два часа, поэтому не исключено, что до вечера, при благоприятных условиях, наши лодки приплывут к тольдо. Мы потираем руки полные приятных надежд. Дела неожиданно приняли хороший оборот.
Поскольку нам пока нечего делать, мы бродим вблизи хижины Моноиса. Около полудня из туч выглядывает солнце и становится очень жарко. Душный, насыщенный влагой воздух сморил нас и мы охотно прилегли бы соснуть часок-другой, если бы не боялись мух, которых бразильцы называют «варега». В лагере мы заметили несколько этих опасных зеленых мух. Они часто откладывают яйца в уши и носы спящих или просто неподвижно лежащих днем людей. Особенно опасно то, что отложенные яйца невозможно удалить. Через несколько суток из этих яичек выходят личинки, которые пожирают мышечную ткань и подкожную мякоть лица. Примерно через десять дней полуторасантиметровые личинки сами выходят из тела человека, оставляя после себя страшные язвы. У людей, пострадавших от варега, обычно остается выеденное нёбо. Однако в тех случаях, когда муха варега откладывает в тело человека большое количество яиц, например двадцать, то, как правило, по рассказам сведущих бразильцев, наступает болезненная смерть несчастной жертвы. В Апукаране, у верхнего течения Иваи, я познакомился с одной польской колонисткой, которая говорила гнусаво через нос в результате повреждения ее лица личинками мухи варега.
Поэтому мы решаем лучше помучиться и не спать, несмотря на охватывающую нас усталость.
Жена Моноиса все еще не желает продать нам второго цыпленка, поэтому мы после полудня обходим другие хижины тольдо. Находим там нескольких женщин: они проявляют к нам большую неприязнь и отказываются продать какие-либо продукты. Возвращаемся в хижину Моноиса и пьем шимарон в компании пожилого индейца, который остался в тольдо…
Солнце клонится к закату. От реки тянет прохладой и она освежает нас. Но тут, как гром с ясного неба, на нас обрушивается новый удар: слишком уже скоро возвращаются с реки оба молодых индейца. Вместо того чтобы помогать нашим где-то далеко на реке, они здесь и медленным шагом приближаются к нам со стороны лагеря. Садятся рядом и пьют шимарон, как будто ничего особенного не произошло. Оба парня вновь надели на свои лица маски спокойствия и достоинства. Спустя некоторое время Пазио прерывает молчание и деликатно спрашивает пожилого индейца, что происходит на реке. Тот коротко переговаривается с одним из молодых, после чего оправдывает его:
— Эти двое не знают, что происходит на реке. Они вообще не могли пойти туда, так как на них нашла лень — «тем прегуика»…
Мы принимаем это заявление, как вполне достаточное разъяснение, и в добром согласии продолжаем пить шимарон. Позже мы узнаем подробности. Оба индейца проявили искренное желание, когда ушли от нас, и приняли твердое решение найти лодки. Однако по пути стало жарко, а когда парни добрались до шалаша, в котором мы провели последнюю ночь, то вынуждены были прилечь и поспать. Если мы желаем, то они завтра или послезавтра могут отправиться к берегам Марекуиньи.
Вечер в индейском лагере
В связи с новым положением следует очевидно изменить прежние планы. Встает главный вопрос: проблема продовольствия. Мы решаем, что Пазио и Вишневский немедленно возвращаются на ту сторону Иваи, в поселения белых, закупят у них фижон и фаринью и принесут все это в индейский лагерь. Рассчитываем, что они смогут вернуться завтра к вечеру. На это время я останусь один среди индейцев, чтобы наблюдать за ними и не пропустить изменения их капризных настроений.
Перед уходом Пазио отдает мне на время моего пребывания в тольдо свой шестизарядный «Смит», а я передаю ему свой браунинг. Его «Смит» — это старый, с барабаном, револьвер внушительных размеров; по мнению моего друга, он должен вызывать у индейцев большее уважение, чем скромный браунинг. Такая мера предосторожности кажется Пазио необходимой во время моего одиночества в тольдо, так как все еще неизвестно, как дальше будут относиться к нам его обитатели. Пазио объясняет мне, как нужно обращаться с его «пушкой», сам заряжает барабан и вручает еще несколько запасных патронов, после чего оба моих спутника уходят.
У жены Моноиса трое детей: девочка 12–13 лет и два мальчика — примерно восьми и четырех лет. Дочь капитона — почти зрелая девушка — относится ко мне с большой сдержанностью, как и мать. Мальчишки, веселые сорванцы, постоянно играющие поблизости от хижины, отнюдь не проявляют какой-либо опаски. Любимая их забава — подбрасывать вверх и ловить катышки, сделанные из кукурузных отрубей. Ребята проявляют большую ловкость. У них красивые черные глаза, такие выразительные и быстрые, что в момент напряжения они, кажется, могут пронзить рассматриваемый предмет. Я показываю им, как их сверстники в Польше играют в лапту. Юные индейцы восхищены. Они волокут ко мне свои катышки, и я вынужден играть с ребятами.
