Тайна Ребекки - [56]

Поддавшись внезапному порыву, я направился в сторону коттеджа Пелинта, который снимали Мэй и Эдвин в тот год, когда мы приехали сюда. Он стоял в некотором отдалении от деревушки, у самой воды. Он еще сохранился, несмотря на минувшие годы. Но дом стоял пустой, двери его были заперты. Садик выглядел запущенным.

Я сел на ступеньках дома и принялся задумчиво бросать камешки в воду, стараясь пустить блинчики, как в детстве. И злился на самого себя, потому что снова попался в привычную ловушку, которой стараются избежать историки: не имея нужных фактов, я пытался дополнить их своими домыслами.

Лайонел мог стать отцом двух детей Сары, слова Фрица служили достаточным основанием, чтобы прийти к такому выводу. Большой волокита – отец Максима оставил ему много побочных братьев и сестер. Знал ли Максим о том, что местный дурачок – его сводный брат? И то, что Бен родился умственно неполноценным, – результат болезни Лайонела? Максим родился явно до того, как отец заразился сифилисом. Но если он догадывался, что за болезнь свела отца в могилу, разве не пугала его возможность заполучить ее по наследству? Даже если он не замечал никаких признаков?

И почему я так охотился за сестрой Бена? Особенно в последние дни? Я знал ответ: потому что полковник получил конверт с тетрадью и открыткой Мэндерли. Потому что я догадывался, что у Ребекки с детства существовала какая-то связь с семейством де Уинтер. Вывод, к которому я пришел после безуспешных попыток найти какие-то свидетельства о прошлом Ребекки.

Именно это было полнейшей глупостью с моей стороны. И все под влиянием разговора за ленчем с сестрами Бриггс. Я пытался найти связь между событиями, которая на самом деле отсутствовала. Свидетельство о смерти Ребекки датировано 1931 годом, ей исполнилось тридцать лет. Это означало, что она родилась в 1900 году или 1901-м, на переломе века. А Люси родилась в 1905-м. Между двумя девочками не существовало никакого сходства. Люси умерла в подростковом возрасте и не имела никакого отношения к той Ребекке, которую я знал по описаниям. Если я как следует пороюсь в церковных записях, то рано или поздно непременно найду нужную. А если нет, то это могло означать, что ее удочерил кто-то, как усыновили меня самого. И на своем опыте я знал, насколько сложно в таком случае проследить дальнейшую судьбу.

Как произошло, что я не только потерял объективность, я утратил способность мыслить здраво и логично? Сплетни, слухи, недомолвки вдруг оплели меня по рукам и ногам. Легенды и фантазии, продолжавшие бытовать в Керрите, затуманили мне мозг. «Нужно непременно на время уехать в Лондон, чтобы прийти в себя, – сказал я. – Хорошо, что поездка состоится уже завтра».

Швырнув еще один камешек, я долго смотрел, как расходятся круги по воде.

А потом снова повернулся к домику, где прошло наше первое лето с Мэй и Эдвином. Тогда меня ужасно мучил вопрос о моем рождении. Мальчик из сиротского дома заявил, что мой отец был нищим, а моя мать зачала меня в пьяном виде, и я был ей не нужен. Я поверил ему – и это стало частью меня, и даже по сей день заноза, засевшая очень глубоко, так и осталась, хотя я уже перестал задумываться о том, кем были мои родители. «Это ложь! – заявила мне Мэй, когда я признался ей в маленькой комнате, которая стала моей спальней. – Наглая ложь и выдумка! Тогда почему же она плакала, когда отдавала тебя в приют? Настоятельница рассказывала мне, как она рыдала. Кем бы ни была твоя несчастная мать, она очень любила тебя. Так же, как и я».

Это тоже была ложь, но ложь во спасение моей души. Мэй никогда не обсуждала этот вопрос с настоятельницей, поскольку та настоятельница и в глаза не видела моей матери. Тем не менее это тоже стало частью меня самого. Остановившись под окном, в которое заглядывали ветки ивы, я подумал, что Мэй оставила мне богатое наследство, в котором я так нуждался в тот период.

Я мог выискивать все, что относилось к жизни Бена и Люси, но в моих собственных бланках графы о родителях оставались незаполненными, и можно было вписать только одно слово: «неизвестно», где обычно писали имена отца и матери. И, как все незаконнорожденные дети, я носил это клеймо. Вот почему я так дотошно пытался установить истину в истории, которая не имела ко мне отношения. Профессия историка, которую я выбрал, давала мне такую возможность.

Вернувшись в Керрит, я позвонил Элли, и договорился о встрече. Полковник Джулиан после дня отдыха немного приободрился, чего я не мог сказать о себе. Он, конечно, вполне мог угадать, что я немного не в себе, но со свойственным ему тактом не стал расспрашивать меня о причинах.

Я прошел в его кабинет. Пес, так тонко угадывавший настроение хозяина, теперь, казалось, пытался понять, что со мной: положил громадную голову ко мне на колени и даже лизнул руку. Мне нравилось, что он оказывает мне внимание.

Мы заговорили про Джека Фейвела, поскольку полковник решил подготовить меня к беседе с этим прохиндеем. А потом я поведал ему про домик и про венок из азалий. Это почему-то вызвало у него сначала растерянность, а потом он принялся размышлять вслух и пришел к выводу, что все это дело рук того человека, которого он увидел в окне. И что полученный им конверт тоже как-то с этим связан. Но тотчас засомневался.