Тайна пропавшего ученика - [2]

– Ну, дружи тогда с мальчиками, – сказала мама, когда Флинн дома пожаловалась ей на эти сплетни. Она понятия не имела, что мальчишки в школе в принципе не разговаривают с девчонками – а уж с Флинн и подавно. – Нужно уметь немного подлаживаться!

– Я же не хамелеон! – возмутилась Флинн, запустив бумеранг в следующую банку. Когда жестянка, брякнув, приземлилась в поле, в воздух испуганно поднялось несколько ворон.

Флинн не умела подлаживаться. Она не была ни принцессой, ни дикаркой. Она была кем-то посередине. Девчонка, которая хоть и не хотела выглядеть замухрышкой – но зимой и летом носила клетчатые рубашки и грубоватые башмаки. Девчонка, которая запоминала слова целыми списками – но в результате обладала не большей красноречивостью, чем какая-нибудь звезда немого кино.

Эта девчонка хотела быть мальчишкой – но до смерти смущалась, если её принимали за одного из них. А такое случалось часто, потому что Флинн была долговязой и для своего возраста худышкой. В седьмом классе школы фройляйн Шлехтфельдс все девочки были полнее её.

«Заполнитель пустоты» – так прежде называл её старший брат Йонте.

С тех пор много воды утекло. Без него было почти невыносимо торчать где-то между линиями фронта, на нейтральной полосе.

Единственное, что в будничной жизни приносило ей не только огорчение, но и небольшую радость – это фантазировать, какой была бы жизнь, если бы Йонте всё ещё был здесь, семья была бы богаче, а мама счастливее.

– И ещё разок, – сказала Флинн. – За Йонте!

Потому что она так по нему скучала! Потому что он оставался лишь воспоминанием – уже почти таким же блёклым, как этикетки на жестяных банках.

Два года могут тянуться бесконечно долго, если пытаешься не забыть, как звучал чей-то голос или ощущалось объятие.

– Хоть бы уж в уток целилась, – говорила мама каждый раз, когда наблюдала, как мастерски Флинн управляется с бумерангом. – Был бы дармовой праздничный ужин.

Можно подумать, Флинн станет когда-нибудь стрелять в животных! Больше всего она любила целиться в банку с надписью «Утиное рагу».

Паф!

Точный бросок, как всегда. Даже суперточный.

Чисто по привычке Флинн обернулась в сторону дома. Здесь, на севере Германии, этот громоздкий древний монстр с семью обшарпанными комнатами, деревянной верандой и своим обаянием Дикого Запада казался совершенно неуместным.

В просторных помещениях с низким потолком Флинн всегда чувствовала себя такой маленькой и ничтожной, как мышь под половицами. В открытую дверь чёрного хода она видела, как два младших брата карабкаются на стулья на кухне. Видела, как их ругает мама. Видела, что Янник, её третий брат, валяется на диване – вероятно, смотрит какое-нибудь кастинг-шоу. Флинн вздохнула. Здесь больше некого было потрясти мастерством в запуске бумеранга. Да и откуда здесь кому-то взяться? Древний дом в двух километрах от Брошенпустеля, за несколькими обветшавшими сараями – место, которое, по мнению Йонте, выглядело в точном соответствии с названием.

С другой стороны, в Брошенпустеле вокруг свежевырытого пруда стояло шесть заново отштукатуренных деревенских домов. Флинн не сомневалась: там на завтрак ели домашний джем и семьи жили в деревне с удовольствием. Ничего удивительного: ведь у них цвели кусты роз и по соседству вили гнёзда журавли. Но здесь, на четыре поля дальше, обитали ровно пять угрюмых жителей – Флинн, её мама и трое сводных братьев. Здесь не было ничего, абсолютно ничего, кроме воспоминания о Йонте, некогда шестом жителе.

Отцов здесь отродясь не водилось – ни отца Йонте, ни отца трёх младших братьев, ни её собственного. Флинн подозревала, что никто из них не захотел жить на краю света.

Флинн отложила бумеранг, только когда наступили сумерки и мама выкрикнула в тишину «Перекус!». Ей хотелось, чтобы мама позвала на ужин, а не на перекус, сразу наводивший на мысль о толстых ломтях хлеба с какой-нибудь нарезкой всухомятку.

Уже почти на веранде Флинн пришла в голову одна идея. Она вернулась за последней консервной банкой с этикеткой «Рагу из утки». По дороге к дому металлическая выпуклость холодила руку, и Флинн ощутила странный прилив надежды.

Трое братьев – все вместе младше, чем она, – как всегда, начали есть ещё до того, как был накрыт стол. Флинн поставила помятую банку на середину стола.

– Что это? – резким голосом спросила мама. С тех пор как Йонте здесь больше не было, у неё не хватало терпения на детей.

Флинн смотрела на её белокурые волосы, накинутый на плечи пуловер из грубой шерсти и тусклые голубые глаза. Вероятно, будь в них немного блеска, она бы казалась миловидной.

– Я попала в утку, – ответила Флинн. Она знала, что шутить бессмысленно, но по-другому не могла: она хотела найти в лице матери усмешку, улыбку, хоть какое-то движение. Должна же она когда-нибудь засмеяться!

Мама смахнула банку со стола:

– Ты не можешь хотя бы раз повести себя по-человечески?

– Не могу, пока ты этого не делаешь, – тихо сказала Флинн. Она видела, что в мойке громоздится грязная посуда, что краска на стенах облупилась так же, как на мамином лице – краски жизни.

– А почему это не настоящая утка? – спросил Янник, с тоской глядя на консервную банку. Его короткие волосы были светлыми, как колосья на полях вокруг дома. Флинн считала, что он юная копия мамы, только не такой замученный.