Тайна проекта «WH» - [6]

— Отлично стреляете, лейтенант! — сказал он по-английски, остановившись перед нами. — Кто вы?

— Лейтенант Арнольдо, командир роты шестого батальона, — представился я. — Ранен в бою с врагами республики. Нахожусь на излечении.

— Рядовой Хорхе! — рявкнул Герхард. — Ранен в том же бою!

О принадлежности к Иностранному легиону мы не упомянули, так как об этом говорила наша форма.

— Судя по акценту, вы немцы, — заметил Рохес.

— Вы совершенно правы, сэр, — ответил я.

Генерал ухмыльнулся и вдруг сказал по-немецки:

— Offizier, Offizier,

goldene Tressen,

nichts zu fressen![3]

Мы с Крашке угодливо засмеялись, а я подивился про себя эрудиции министра, процитировавшего забытую пьесу Лессинга.

— Немцы — хорошие солдаты, — продолжал генерал. — А почему ваше звание, лейтенант, не соответствует занимаемой должности?

— До последнего боя я командовал взводом. Роту принял после того, как был убит её командир.

— Полагаю, что этот офицер заслуживает поощрения. Вы согласны?

Вопрос был обращен к командиру Иностранного легиона полковнику Лоуренсу, который стоял за спиной Рохеса. Лоуренс видел меня впервые, а обстоятельства нападения партизан на наш батальон были известны ему лишь в самых общих чертах, однако признаваться во всем этом он не стал и, помедлив немного, важно наклонил голову. Через минуту на моей груди засиял новенький орден, выполненный в форме лучистой восьмиконечной звезды величиною с мотоциклетную фару. Герхард получил медаль «За храбрость» и звание сержанта. Прикрепляя орден к моему мундиру, адъютант министра заговорщически подмигнул мне и сказал вполголоса:

— С вас причитается, лейтенант. Можете покупать капитанские погоны. Приказ будет подписан после обеда.

— Сочту за честь отметить с вами это радостное событие. Когда и где?

К сожалению, договориться о встрече мы не успели. Военные репортеры из свиты Рохеса оттерли адъютанта в сторону. Генерал по очереди пожал руки мне и Крашке. Защелкали затворы фотоаппаратов. А через несколько секунд мы остались одни.

На другой день, рассматривая вместе с Герхардом наши фотографии в газетах, я заметил как бы между прочим, что теперь ему было бы не стыдно явиться к дяде. Крашке отнесся к этой идее очень серьезно.

— А что? — сказал он. — Der Affenarsch больше не посмеет называть меня Швейком. Тем более, если я пойду туда в сопровождении моего друга и командира, который не однажды был очевидцем ревностного отношения унтер-офицера Крашке к исполнению воинского долга.

— Как ты думаешь, Герхард, — осведомился я, — найдется у твоего дяди для нас пара бутылок немецкого пива?

— Какие бутылки! — завопил Крашке. — Дядя Рудольф предпочитает бочковое. И только баварское. Да он утопит нас с тобой в пиве, если захочет. Кстати, я полагаю, что ты должен ему понравиться, ибо в тебе явно наличествует совокупность признаков, соответствующих его представлениям о чистоте нордической расы. Ему самому как раз этих признаков не хватает. Мне тоже.

— Ладно! — согласился я. — Поехали!

Мы взяли такси и через полчаса очутились в одном из благоустроенных пригородов столицы, удивительно похожем на какой-нибудь Бланкенбург или Хальберштадт. Те же утопающие в цветах и зелени особняки, крытые черепицей, те же аккуратные легкие заборчики, та же безукоризненная чистота улиц. Только тропическая растительность напоминала о том, что здесь все-таки не Германия.

— Кусочек фатерланда! — сказал Герхард таким тоном, как будто он имел какое-либо отношение ко всему этому.

Слова его подкрепил действием один из игравших поблизости мальчишек, который направил на нас игрушечный пистолет и, щелкнув им, пискнул по-немецки:

— Ein Schuß — ein Russ’! [4]

— Schieb ab! [5] — рявкнул на него Крашке, сделав вид, что расстегивает кобуру.

Малец взвизгнул и юркнул в банановые лопухи.

Белая двухэтажная вилла дяди Рудольфа пряталась в глубине обширного зеленого массива. С улицы её почти не было видно. Крашке позвонил у ворот. Пришел пожилой немец и, узнав моего спутника, бесстрастно поздоровался с нами, после чего впустил нас в парк.

— Думаю, они по случаю субботы все дома, — рассуждал вслух Герхард. — Если бы их не было, садовник сказал бы нам об этом…

Рудольф фон Буххольц был младшим братом отца Герхарда Крашке и до сорок пятого года тоже носил фамилию Крашке. В роду потомственных пивоваров он слыл самым способным, и потому семья дала ему возможность получить университетское образование. Приобретенные в Гейдельберге познания в области юриспруденции были впоследствии использованы им в качестве инструмента для попрания всех законов, писаных и неписаных.

Нацизм Рудольф Крашке принял сразу, безоговорочно и навсегда. Его восхитила эта философия сильных, умных, предприимчивых молодых мерзавцев, как нельзя более полно и доходчиво выражающая вековые чаяния собственников всей Галактики. «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью», — говорил фюрер. Это было великолепно. Это было то, что надо.

Конец войны застал Рудольфа Крашке на посту советника по делам Польского генерал-губернаторства. К этому времени на его счету были уже десятки тысяч загубленных душ и сотни тысяч марок, обращенных в доллары.