Тайна по имени Лагерфельд - [5]

 — народный баварский наряд зеленого цвета, кулаки спрятаны в карманы, голова наклонена, выражение лица — слегка вызывающее.

Вместо того чтобы сносить материнские притеснения, юноша учится и довольствуется размышлениями, в то же время смутно страшась судьбы, уготованной тем, кто бунтует, как его сестры, которых довольно быстро отослали в пансион. Но главное, он зачарован всемогущей властью Элизабет. «Меня всегда до зависти восхищал ее комичный и злобный прагматизм»²⁹, — позже признается он, говоря об этой элегантной женщине, меломанке и скрипачке, чрезвычайно воспитанной, способной переводить философские тексты с испанского на немецкий язык, которая занималась тем, что отдавала приказания, лежа в кресле с книгой в руках в библиотеке.

По признанию самого Карла Лагерфельда, ее прошлое и ее происхождение окружены ореолом легенды:

«Моя мать всегда говорила: „Ты можешь задавать мне вопросы о моем детстве и обо всем, что случилось после моего знакомства с твоим отцом. То, что произошло в промежутке, тебя не касается“»³⁰.

Что же такое случилось в жизни этой женщины в 20-х годах прошлого века, что могло бы оправдать подобную таинственность? Была ли она «продавщицей в берлинском магазине женского белья, когда отец познакомился с ней»³¹, как утверждает биограф Алисия Дрейк? Или же простушка была также аристократкой? В 2003 году Карл Лагерфельд заявляет журналисту Бернару Пиво, что Элизабет была «дочерью высокопоставленного прусского чиновника […]; при императоре Вильгельме II ее отец был губернатором Вестфалии»³². Как бы то ни было, страстная любовь ребенка к матери кажется бесконечной.

Так, в ритме движения карандашей по бумаге, протекают часы и дни, похожие друг на друга. Подросток продолжает читать, мечтать и рисовать в белом доме, скрытом за занавесом из деревьев, еще не разорванном реальностью. «Я жил в неком прошлом, которого я не знал и которое мог вообразить»³³.

Журналы, привезенные отцом, как и картина Менцеля, скрывают реальность, приглушая жестокость атак. Все происходит так, будто ребенок бессознательно продолжал жить, обожествляя то, что война и бомбы окончательно сметают с лица Земли: тот старый мир, тот немецкий пейзаж с особняками, его дворцы с анфиладой салонов, с драгоценной деревянной обшивкой стен, с потолками, расписанными в виде голубых небес, населенных ангелами, с украшенными статуями садами, фонтанами, потаенными уголками, всю ту утонченность, высшей степенью воплощения которой был XVIII век. Там, в комнате, он закладывает основы своего собственного мира, чтобы лицом к лицу столкнуться с не столь роскошной реальностью.

Несносный ребенок

Каждое утро, чтобы дойти до школы в Бад-Брамштедте, Сильвия Йарке одна бредет по лесу и лугам, где пасутся коровы. Карл же посещает школу не так часто. Он предпочитает выбирать интересующие его предметы, ненавидит своих учителей и их систему обучения: «… [они] все время твердили мне: „Вы только и знаете, что говорить, но на самом деле вы ничего не знаете“»¹.

Он уже знает немецкий, французский и английский языки. Чему же научили его они? Карл ведет себя как маленький взрослый. Он — что-то вроде сверходаренного ребенка, которого, по правде сказать, не интересуют другие дети и который без устали рисует. «Он учился на класс младше меня, но у нас был один и тот же учитель по рисованию. Один раз Карл нарисовал черным карандашом на листе белой бумаги карикатуру на своего учителя математики, набрасывающегося с ножом и вилкой на кусок фаршированного рулета. Рисунок был выставлен в вестибюле. Он был настолько реалистичен, что произвел на меня большое впечатление»², — припоминает Сильвия.

Карл смотрит, анализирует. Он оттачивает взгляд, молчаливо сопротивляется своре. Сильвия продолжает: «В школе он держался немного на заднем плане, не задирал других, не выделялся»³. У него немного товарищей, которых он беззастенчиво использует для того, как он сам, и не без иронии, скажет позднее, чтобы они делали «все, что [ему] не хотелось делать самому, к примеру отчищать [свой] велосипед. Но безусловно, не [свое] домашнее задание, для этого они были слишком ограниченными!»⁴.

Карл вспомнит о волнении, охватившем его после того, как он увидел фильм Белая лента Михаэля Ханеке, действие которого разворачивается прямо перед Первой мировой войной в нескольких десятках километров от деревни, где он вырос. «Я был болен в течение трех дней, потому что почти пережил то, что описывается в фильме. Я бежал от этих страшных людей»⁵. За тридцать лет умонастроения отнюдь не изменились.

В эти неспокойные времена контраст между юным Карлом и его товарищами еще больше бросается в глаза. Рональд Хольст напоминает, что «любого мальчика в таком возрасте принуждали вступить в гитлерюгенд, где его окружали очень радикально настроенные юноши, требовавшие, чтобы все присутствовали на ночных сборищах. Отсутствующие подвергались издевательским испытаниям, когда им приходилось терпеть обжигающие удары ремней по своему телу»⁶. Даже если на сегодняшний день не обнаружено никаких следов его пребывания в Pimpf⁷, младшей возрастной группе гитлерюгенд, по мнению историка, невозможно, чтобы Карл смог полностью устраниться от обязанностей юного немца. «Дети должны были носить форменную одежду. Карл же отказывался от этого. Он ходил в школу в твидовом пиджаке и с галстуком. У него были очень длинные волосы. Он был похож на маленького английского джентльмена. Это вызывало нарекания со стороны учителей»