Тайна переписки - [41]

— На же! — крикнула она, сдерживая слезы. — Возьми! — приходилось напрягаться, чтобы он услышал.

— Ты замечательная девчонка! — прокричал Саша. — Прощай!

— Как тебя зовут? — с надрывом крикнула она.

— Саша! — крикнул он.

— Ира! — крикнула она.

21

Избавив себя от денег, Саша вернул себе известное хладнокровие. Чудилось, что самое главное и трудное уже позади. За долгую бессонную ночь он побывал во всех возможных позициях, повернул дело и так и эдак, сочинив немало изобретательных сценариев того, как будет себя вести, но сейчас не мучился выбором и не мудрил. Просто набрал Трескина и сказал в трубку, едва тот откликнулся:

— Трескин, я думаю отказаться от сотрудничества.

— Ага! — отозвался Трескин с чувством, но бессмысленно. Казалось, Саша ничего уже и произнести не мог без того, чтобы не вызвать у Трескина горячий отклик. Потом он помолчал и сказал совсем другим тоном: — Не фига себе!

Молчание продолжалось, и Саша впитывал каждое мгновение его как победу.

— Послушай, Сашок! — необыкновенно мягко начал наконец Трескин. — А тебе не трудно было бы ко мне сейчас подскочить? Не с балды же решать. Я не говорю про аванс — черт с ним, хотя за тобой еще два письма, чтобы отработать хотя бы аванс ~ черт с ним, с авансом. Но… В общем, разговор-то серьезный, не телефонный.

— Хорошо, — снисходительно сказал Саша. — Я сейчас приеду.

Когда Трескин повесил трубку, он злобно, замысловато выругался. И посидел потом, упираясь рукой в колено, словно собравшись вскочить, бежать… Но не вскочил и не побежал, а по некоторому размышлению кликнул Аллочку.

Она выслушала известие, не дрогнув ни единой черточкой красивого и по этой причине бесстрастного лица.

— Юрий Петрович, — сказала она затем вполне безразлично, как занятый лишь рутинными соображениями человек, — а ведь студент-то влюбился.

— Как это влюбился? — в крайнем изумлении вскинулся Трескин.

— Как-как… Как поэты влюбляются? Точно так же. Как Петрарка. Шекспир. Данте. Как Пушкин с Лермонтовым. Так и влюбился. Обыкновенное дело, — пояснила она, нисколько не тронутая волнением Трескина.

— Хватит заливать-то! — возразил он.

— Я давно примечаю, как студент дергается. Писал, писал и дописался. А давеча смотрю: в мусорную корзину заглядывает. У меня там, в приемной. Эге, сама себе соображаю: да ведь это он конверт ищет с обратным адресом.

— Конверт у меня на столе лежал, и он это видел.

— Ну так у вас на столе он не мог искать. Движение бессознательное: не конверт, так какие-нибудь пометки, мало ли что. Когда человек взвинчен, знаете…

— А ты психолог! — иронически заметил Трескин.

— Мы ему сейчас конверт с обратным адресом от Натали подложим, — не изменив своей бесстрастности, сказала Аллочка.

— Какой еще Натали? — вытаращился Трескин.

— Той самой.

Несколько мгновений Трескин глядел, будто не понимая, хотя тотчас же все понял… И расхохотался.

— Ты страшный человек, Аллочка! Страшный, страшный… Действуй!.. Страшный человек!

— Я сейчас ей позвоню, чтобы предупредить, — поднялась Аллочка, только теперь позволив себе легкую, несколько деланную, однако, несмотря ни на что улыбку.

Полчаса спустя Саша застал Аллочку на своем месте, и она, мельком, равнодушно на посетителя глянув, подняла трубку внутренней связи:

— Юрий Петрович, к вам Александр… Александр Сергеевич? — тоном обозначив вопрос, повернулась к Саше.

— Геннадьевич.

— Александр Геннадьевич, — поправилась она в трубку и потом сказала: — Простите, Юрий Петрович, занят.

Почему-то Саша воображал себе, что Трескин примет его тотчас, встретит еще на пороге, если только не будет выглядывать в окно, высматривая, где там наконец студент.

Саша досадливо огляделся. В чистенькой конуре Аллочки томились на кожаных диванах три посетителя: одетая довольно смело, хотя и в сдержанных тонах девушка с неизбежным журналом на руках — глянцевые страницы оттеняли бледные пальцы с яркими ногтями. Девушка, похоже, была не сама по себе, а при мужчине лет сорока в сером пиджаке без галстука; каким-то особенным, умным, выражением лица или, во всяком случае, тем выражением, которое свойственно человеку, обязанному говорить умные вещи, мужчина вызывал в воображении обобщенный образ вузовского преподавателя. Третьим был упакованный от и до молодой человек в кожаной куртке и пестро-белых кроссовках — стриженый затылок, понятно, и толстая задница.

Смело одетая в сдержанные тона девушка, которая была при мужчине, мужчина, предположительно вузовский преподаватель, и отмеченный толстой задницей упакованный молодой человек — все трое с любопытством поглядывали, в свою очередь, на Сашу. Они, верно, пытались определить, к какому общественному разряду следует отнести Александра Геннадьевича. Александр Геннадьевич не походил ни на воротилу, ни на просителя. А дешевые матерчатые туфли-тапочки с болтающимися шнурками указывали на низкое социальное положение субъекта.

Посетители, должно быть, еще блуждали мысленно между тапочками и уважительным Александр-Геннадьевичем, пытаясь воссоздать недостающие соединительные звенья, когда в дверях кабинета появился хозяин и недоумение усугубил:

— Заходи, дорогой! — обратился он тотчас к Саше, минуя всех прочих.