Тайна переписки - [28]

— Письма от миллионеров неделями валяются у нее нераспечатанными, — иронически улыбнулась Майка, приятная толстушка, ничуть, похоже, не страдавшая ни от излишней своей полноты, ни от сломанного как будто посередине маленького вздернутого носика и маленьких глазок.

— Прочти, если это тебе интересно, — пожала плечами Люда.

Майка жеманилась не особенного долго: заставила Люду повторить предложение и тотчас же вскрыла конверт.

— Ну что? — ровным тоном осведомилась Люда, когда Майка перевернула последний листик. — Увлекательно?

Во взгляде Майки, каким смотрела она на подругу, читалось мудрое всезнание много пережившей женщины, казалось, она проницала Люду со всем ее легковесным опытом насквозь. Так с грустной любовью взрослый глядит на ребенка.

— Извинения на трех страницах, — сказала Майка, не видя необходимости уговаривать. — Будешь читать?

— Зачем? Ты все сказала: извинения на трех страницах.

— Так, может, мне письмо выбросить? — осведомилась Майка не без вызова — манерное поведение подруги заставляло ее уже терять терпение.

— Порви, — коротко ответила Люда.

Медленно-медленно, дразнящим движением, не спуская с подруги глаз в готовности остановиться по первому знаку, Майка принялась раздирать бумагу.

— В очень приличных выражениях изъясняется твой Трескин, — говорила она тем временем, — у миллионера твоего достойный слог. Право, это стоило бы прочесть просто из любопытства.

— Что ж, я рада, что все так пристойно кончилось.

И больше Майка от Люды ничего не добилась.

Оставшись одна, Люда первым делом вынесла ведро и спустила хлопья исписанных листов в мусоропровод. Расправившись таким образом с остатками Трескина, она стала ожидать второго письма. Это была всего лишь предосторожность: просматривая почту, Люда рассчитывала выловить конверт прежде, чем он попадет в руки матери. Когда из сложенной газеты выпало надписанное знакомым почерком письмо, Люда не удивилась. Досадливо застучало сердце, вот и все. Она ожидала письма, но так и не нашла времени определиться, что же с ним делать. Может быть, это было уже и глупо, но из одного упрямства она сунула конверт под чашку и больше не трогала его до прихода подруги.

Можно думать, что Майка была оптимистом по самой своей природной живости. Она говорила быстро и часто, а мелкими своими кудряшками, которые так соответствовали дробненьким, мелким ее словам, то и дело встряхивала. У мужчин оставалось от Майки впечатление задорного простодушия, какой-то девичьей свежести. Этому способствовала не только трогательная ее манера тараторить звонким голосом всякий милый вздор, но и младенческой чистоты щечки, ясный мраморный лобик. Налет невинности в облике Майки и повадках и даже приятная ее полнота, которая как будто подсказывала мужчинам, что робеть не стоит, помогли Майке приобрести изрядный любовный опыт. По крайней мере, это Майка то и дело толковала Люде о своих поклонниках, и никогда наоборот. Если Майка не появлялась долго, месяц или два, надо было понимать так, что отношения ее с очередным кавалером вступили в стадию бурной развязки, в следующий раз подруга влетит с известием: «Ну, с этим придурком покончено!». Она, похоже, испытывала огромное облегчение. Неоднократно (а именно два раза) Майке предлагали и навязывали большие деньги, сначала (до инфляции) пятнадцать тысяч, а потом шестьсот тысяч. Искавшие Майкиной благосклонности денежные кавалеры были в обоих случаях представительные, несколько в возрасте, восточного типа мужчины; один встретил ее на курорте, другой по дороге на курорт. Вообще, среди поклонников Майки преобладали мужчины представительные, несколько в возрасте, с положением, деньгами, машинами, дачами и детьми.

Так что Майку трудно было в действительности удивить каким-нибудь Трескиным. И если она отнеслась к этой истории с таким внимание и зачастила к подруге, то лишь по той причине, что видела, рассуждая трезво и здраво: для нее, для Люды, Трескин был все ж таки как никак вариант далеко не худший. Словом, Майка беспокоилась за подругу.

— Вот оно, — сказала Люда без околичностей.

Майка повертела конверт, а затем обратилась к Люде с дружеским увещеванием: «Не будь такой дурой!». Основательные опасения, что подруга проявит себя в таком уникальном случае, как полная, законченная и неисправимая дура, придавали Майкиным речам особую убедительность. Не дожидаясь иного одобрения, кроме того, что было выражено в неясных междометиях Люды, она обратилась наконец к письму и перестала лепет подруги слушать. Замолчала и Люда, с неожиданным для себя напряжением наблюдая за тем, как выражается Майкина отзывчивость на речи Трескина. Когда Майка кончила и сложила листки по сгибам, в лице ее проглянуло нечто торжественное.

— Хочешь, я все устрою? — молвила она проникновенно.

— Как?

— Хочешь, я за тебя отвечу?

Полнейшая несуразность предложения, в котором мнилось что-то уже и унизительное, заставила Люду рассердиться.

— Дай сюда! — жестко сказала она и перехватила письмо.

«Опять я обманул. Пишу я, кажется, не то, что думаю, а думаю не то, что чувствую. Писал я Вам, что не надеюсь на прощение — бесстыдная ложь! Надеюсь и уже размечтался, что прощен, чудится мне почему-то, что в сердце Вы не питаете ко мне неприязни. Временами я в это верю. Прислушайтесь к себе: прощен ли Трескин? Если прощен, я неизбежно узнаю это и почувствую без всяких объяснений.