Тайна озера Золотого. Книга 2 - [25]

«Так вот какая эта Пасха, вот почему люди так ждут ее каждый год. И вот почему именно в этот день Боженька воскрес из мертвых!»

— Деда! Дед! Ты че, не слышишь?! — Егорка вовсю теребил деда за плечо.

— А? Что? — Яков Лазаревич, вырванный внуком из сладостного прошлого, не враз пришел в себя.

— Деда, а давай подойдем ближе к обрыву и посмотрим, что там внизу.

— Ну подойди.

— Я боюсь!

— Не понял! Что значит «боюсь»? Ты что, девочка?!

— А если голова закружится и я упаду?

— Значит, зря штаны носишь. Надо бабушке сказать, чтобы она тебе юбочку в горошек сшила.

— Ну а если я упаду?! — Егорка уже кричал с искаженным от жалости к себе лицом.

— А ты сначала попробуй…

Егорка отвернулся. Ему было страшно и обидно. Он знал, что дед не простит его трусость и обязательно расскажет всем, когда они вернутся домой.

У него гулко застучало сердечко, когда он решился. Мальчик осторожно, коротенькими шажками стал продвигаться к обрыву скалы, откинув назад плечи, а шею вытянув вперед, — уже издали пытался заглянуть вниз.

Когда трава закончилась и пошли голые скальные выступы, Егорка оглянулся. К его огромному удивлению, дед, дымно попыхивая трубкой, смотрел совсем в другую сторону, он точно забыл о внуке. От обиды у мальчика запершило в носу, а в глазах закачались слезы. Он уже пожалел, что пошел сюда, что может вот так запросто взять и упасть с этой страшной скалы, а его дед даже не заметит, как он свалится.

Но что-то удержало его и, более того, заставило двигаться дальше. У Егорки перехватило дыхание, когда он вышел на последний уступ, за которым была только пустота, пропасть. Мальчик боялся смотреть вниз, боялся, что Пропасть ухватится за его взгляд и утащит к себе на дно. Голова слегка кружилась, но ноги стояли на камне крепко. Егорка перевел дыхание, сжал зубы и посмотрел вниз. Едва он разглядел, чтo там, внизу, под обрывом, как от увиденного тотчас высохли глаза и сам собой открылся рот. Прямо под ним темно-зеленым бутылочным стеклом распластался омут! Вода была без ряби, гладкой, хорошо просматривалось дно. В самой темной, а стало быть, глубокой части омута медленно двигались «бревна», плавно пошевеливая гибкими хвостами. Вид этих огромных рыбин вырвал из уст мальчика возглас удивления.

— Это таймени, — неожиданно в самое ухо ему проговорил дед.

Мальчик вздрогнул, и тут же его рот расплылся в счастливой улыбке. Значит, дед следил за ним и переживал. Сразу стало легко и уютно.

— Они ростом поболе тебя будут.

— Ух, ты! — внук снова отвлекся на рыб. — А почему их никто не ловит?!

— Этих не взять, — с сожалением ответил дед. — Во-первых, очень глубоко, острогой не достать, а во-вторых, их дом вот под этой самой скалой. Лодку завидят и сразу уходят под скалу. А там сплошные подводные пещеры.

— А что они едят?

— Кто-то видел, как они полугодовалого щенка, который переплывал омут, утащили под воду.

— Вот это да!!! — Егорка был в восторге. Обида давно растворилась, он больше не боялся высоты и продолжал восхищаться всем, что обозревалось с этого места.

— Деда, а так всегда было? — неожиданно спросил Егорка. — Ну, вот эти скалы, речки, лес, церковь?

— Когда-то, — дед взял внука за руку и повел к часовенке, — не было ни храма, ни этой часовенки, ни домов, ни людей. Но речки, скалы и во-он те далекие горы, конечно, были. А сюда, — дед обвел взглядом вокруг себя, — думаю, что именно сюда пришел однажды вогул-охотник и поставил избушку. Жил, детей поднимал, охотился, ловил рыбу. К нему подселились его родственники. Потом выросли и завели свои семьи их дети, внуки, — дед повернулся к Егорке. — Позже появились переселенцы из-за Урала. В том числе и наши с тобой предки.

— Что значит «предки»? — Егорка внимательно слушал деда.

— Это мои деды, а твои прапрадеды.

— И что они делали?

— Как «что делали»? Охотились, рыбачили, мыли золото.

— И ты мыл?!

— И я. — У Егорки от удивления открылся рот. — Мыл, внучек, и имел свои артели. И досталось мне все это в наследство от моего отца и деда. Достались дома и амбары с добром. Много лошадей, коров. Но главное — богатые золотом прииски. — Закрыв глаза, Яков Лазаревич говорил тихо, печально.

Острокрылым стрижом мелькнуло прошлое. Мелькнуло, да так и замерло на полпути. А из этого прошлого, точно тучи из-за увала, выплыли мокрые бока крутого лога, по краям-берегам которого плотной стеной выстроились мохнатые остроголовые ели. Шипит по траве, звенит по лопатам, барабанит по дощатым лоткам затяжной дождь, предвестник близкой осени. У застывшей, будто неживой лошади сбились в плотную стайку десятка два мужиков. Промокшие, обросшие, хмурые от злости, они едва сдерживали себя, чтобы не взорваться отчаянным бунтом. Все было против них: и дождь, и грязь, и холод, и тучи комаров, которые посходили с ума от запаха пота и крови, жалили дерзко и свирепо, легко прокусывая прилипшую к телу мокрую одежду.

Яков Лазаревич, сам бледный от злобы, скрипит зубами да глазами посверкивает. Режет мужиков острым взглядом, точно не он, а они виновные в том, что нету фарта, нет песка, сколь ни рыли, ни шурфили ложок, а золота словно и не было. А должно быть, должно по всем приметам.