Тайна Обители Спасения - [24]

Было около девяти часов вечера.

По соседству какой-то бедолага-циркач бил в барабан, тщетно стараясь завлечь публику, не желавшую заглядывать в этот пустынный уголок. Двери балагана укротительницы, напротив, были горделиво закрыты: на них висела табличка с надписью, оповещавшей, что на следующий день, в четверг, цирк Самайу дает грандиозное представление для обитателей Парижа, иноземных путешественников и господ студентов.

Во владениях укротительницы было мрачновато и тихо; вся труппа отправилась в город, и только сторожа зверинца мирно подремывали перед клетками.

Из окошка домика на колесах, стоявшего возле балагана, пробивался свет, и даже с улицы можно было разглядеть атлетические формы Леокадии, хлопотливо снующей по комнате.

Помещение, по которому взволнованно бегала укротительница, было столь оригинально, что заслуживает хотя бы краткого описания. Скромными своими размерами эта комната походила на кабину больших лодок, плавающих по Сене, в которых нередко можно увидеть целое семейство – обедающее, спящее или занимающееся хозяйством, хотя самый невзыскательный парижский рабочий отказался бы ночевать в такой конуре даже в одиночку – из страха перед удушьем.

Впрочем, обиталище укротительницы было все же пошире кабины лодки и гораздо живописнее: здесь чувствовалась претензия на роскошь, желание побахвалиться, вступавшее, однако, в явное противоречие с неописуемым беспорядком.

Это был, во-первых, салон: два кресла красного дерева стояли по бокам маленького дивана, застеленного ярким покрывалом в персидских узорах.

Это была кухня, о чем свидетельствовала прикрепленная к перегородке плита, на которой что-то булькало в кастрюле, прикрытой крышкой.

Это был будуар: здесь имелся альков с небольшой кроватью (слишком, заметим в скобках, хрупкой для дамы столь внушительных размеров); там же висели платья, более или менее поношенные, и стоял маленький столик с дерзко разбросанными на нем мелочами ночного обихода.

Это была столовая, подтверждением чему служил стол, накрытый на две персоны.

И наконец, это была туалетная комната: на такую мысль наводили тазик, кувшин с водой, щетки, расчески и другие еще более интимные предметы.

Но всего этого было мало для загромождения столь тесного пространства, так что наверху под потолком тянулась веревка, на которой висели связки лохмотьев в блестках, белье, связки перца и лука, сапоги, дамские ботинки, гитара и старый зонтик.

Леокадия Самайу, могучая, словно башня, но ловкая и проворная, чувствовала себя среди этого красочного хаоса просто прекрасно. Это была женщина лет тридцати пяти-сорока, с лицом, очерченным слишком энергично, но еще сохранившим остатки прежней красоты. Она все еще выглядела свежей благодаря обилию в лице красноватых оттенков; ее небольшие смеющиеся глаза глядели приветливо и добродушно.

Хотя в этот момент Леокадия исполняла обязанности горничной и кухарки, наряд ее был не лишен известного шика: высоко подобранная юбка из красной шерсти чуть не лопалась на мощных бедрах, черная бархатная жакетка с золотой бахромой плотно облегала не менее мощный торс, в пышных темных волосах поблескивала нитка фальшивого жемчуга.

В комнате она была не одна: двое мужчин, занимавших, впрочем, очень немного места, жадно принюхивались к аппетитным запахам, исходящим из кастрюли. Обоим было лет под сорок, оба имели вид довольно убогий – но на этом их сходство и кончалось.

Один из них, стоявший у дверей, улыбался с фатоватым видом, то и дело поправляя начесанные на виски желтоватые пряди, казавшиеся навощенными огарком сальной свечи. На нем был яблочно-зеленый – вплоть до пуговиц – редингот, панталоны из шотландки, протертые на коленях, и сапоги без каблуков с загнувшимися кверху носами. Левой рукой с длинными черными ногтями он придерживал серую порыжелую шляпу, поля которой жалко обвисли.

Свои лохмотья он носил не без горделивости, и с лица его, плоского и некрасивого, также не сходило выражение наивного самодовольства. Видимо, особенно кичился он своими мускулистыми ногами, то и дело выставляемыми напоказ, а победоносная улыбка, адресованная госпоже Самайу, могла бы вызвать зависть у самого Дон Жуана.

Его товарищ, напротив, старался как можно дальше упрятать свои ноги в ветхих, истертых до лоска черных штанах, зато выставлял вперед мощную грудь, выпиравшую из рубашки с равномерно почерневшими от грязи рукавами. Фартук на помочах, какой обычно носят санитары или подручные фармацевтов, довершал его костюм. Он со смиренным видом сидел на краешке стула, а рядом с ним на полу стояла похожая на ягдташ сумка, заключавшая, по всей видимости, некий весьма объемистый предмет.

– Я прямо пылаю от волнения, – пожаловалась Лео-кадия, бросаясь от плиты к столу, – ко мне вот-вот должен пожаловать дорогой гость. Нагрянь сюда с визитом хоть весь Париж, я бы и то так не суетилась. У каждого свои причуды, правда?

– Истинная правда, – подтвердил щеголеватый обладатель серой шляпы.

Его похожий на санитара скромненький товарищ поспешил добавить:

– Это уж как пить дать.

– Так вот, – вернулась Леокадия к прерванному разговору, – навряд ли мы с вами столкуемся. Не такая уж я богачка, чтобы бросать деньги на ветер, но артистам очень сочувствую, потому и не захлопнула перед вами дверь, а то чего доброго скажут, будто вдова Самайу гонит от себя людей, даже не расспросив, что к чему. Ответьте-ка: как вас зовут и чем вы занимаетесь?