Тайна лебедя (Анна Павлова) - [9]

Оскорбленный Мордкин сильно переживал, однако, что и говорить, он был прежде всего актером, профессионалом, а уж потом героем романтических грез, поэтому на его работе сердечное разочарование никак не отразилось. И все же он не мог найти объяснения столь внезапному превращению пылкой девушки в ледышку. Теперь ее в постель Мордкина и калачом не заманишь. Московским калачом!

Он не знал, огорчаться или злиться. Потом пожал плечами. Ну ладно, все равно Павловой скоро уезжать. К тому же около служебного подъезда вновь появилась знакомая карета, и Мордкин с восторгом предался les gamineries d’amour[4], по которым успел порядочно наскучаться.

Анна же вернулась в Петербург с израненным сердцем. Ей было тем паче тяжело, что потрясение, которое она испытала в Москве и о котором ей отвратительно было даже вспоминать, не то что кому-то рассказывать о нем, усугубилось недовольством работой. Уж, казалось бы, она достигла всего, чего хотела, – стала одной из прим императорского балета. Забыта убогая квартирка на Коломенской – снят дом на Английском проспекте, а в том доме устроен репетиционный зал с зеркалами, где она может заниматься в свое удовольствие, в любое время дня и ночи. И – даже без помощи покровителя! – одета она теперь, как кукла. Всего добилась сама, на свои деньги съездила наконец-то в Милан, к знаменитой синьоре Беретта. И все же недовольна! Ведь счастье – как мотылек, которого невозможно поймать. То же и успех. Достигнутый – Анне уже не интересен. Словно бы, оторвавшись от театра, она смогла взглянуть на него, на себя, на весь Петербург со стороны – и убедилась: прав, к сожалению, Фокин – здесь все безнадежно устарело, от репертуара и хореографии до отношения к актерам. Кшесинская толстеет, становится неповоротливей, однако легконогой Павловой в жизни не завладеть ее партиями, потому что кто она – и кто Кшесинская! Вот если бы изменилась хореография спектаклей, стала более органичной музыке, более современной, более… ну, спортивной, что ли, – тогда понятно было бы, что новую ткань танца может соткать, новый узор может вышить только Павлова! И нужно менять одежду для танца. Тюник словно бы оттаскивает танцовщицу на проторенные дороги, на исхоженные пути. Нужны новые, стильные одежды, какие-то развевающиеся, свободные, легкие…

Словно бы ответом на ее сомнения явилось выступление в Петербурге знаменитой американской танцовщицы Айседоры Дункан.

– Да она совсем голая! – негодующе шептал кто-то за спиной Павловой, которая смотрела выступление эксцентричной американки из партера.

И верно – ни корсета, ни трико, ни лифа. Свободный разлет складок ее хитона (о чем-то в таком роде мечтала и Анна, представляя себе новые, стильные одеяния) не скрывает вызывающей наготы, которая перестает смущать уже через мгновение, настолько все гармонично: музыка, движения – танцовщица словно летит на гребне волны! – одежда и эта нагота. Чудится, все здесь сплошная импровизация… но неужели мыслима импровизация такого качества? Хотя она отшвыривает со своего пути все классические движения и позы, и это уж слишком, но кое-что у нее, конечно, можно перенять. Удивительно – танцует одна, вот хотя бы амазонку, но полное впечатление, будто вокруг еще как минимум полсотни таких же «дев Артемиды» – пламенных, полунагих, опьяненных битвой…

Как сделать так, чтобы, когда ты танцуешь в одиночестве, зрители даже без декораций видели вокруг тебя заколдованный лес, как, например, в «Лебедином озере»? И само это озеро, по которому плывет белый лебедь… лебедь, который поет перед смертью…

Фантазия о «Лебеде» Сен-Санса зародилась у Анны Павловой на концерте Айседоры Дункан.

После этого концерта, после многочисленных разговоров с Фокиным, который всегда был бунтарем, она стала добиваться гастрольных поездок по России и за границу. Это оказалось легче, чем она думала: за многочисленные «крамольные» высказывания против иерархии императорского балета Павлова была временно «отлучена» от сцены. Она моментально воспользовалась случаем, чтобы отправиться в зарубежные гастроли.

Тем временем Любовь Федоровна с сожалением простилась с мыслью «пристроить» дочь под крылышко Виктора Дандре. К тому же его знаки внимания оставались столь же бесплотными и высокодуховными, как прежде. Видимо, в Анне он видел только некий прекрасный образ, коему платонически поклонялся. Любовь Федоровна, жизнь которой некогда разбилась оттого, что мужчины видели в ней отнюдь не образ, а сугубую плоть, все же втихомолку презирала «обожателей». Мужчина может быть только мужем или любовником. А Дандре… Да бог с ним! Аня хочет уехать за границу – значит, надо ехать.

Гастроли начались в 1908 году в Гельсингфорсе, продолжились в Стокгольме, Копенгагене, Праге, в городах Германии и закончились в Берлине. Этот год можно считать началом международного признания Анны Павловой.

Тот самый «чиновник при дирекции Императорских театров Дягилев», некогда уволенный за ненужные новации, теперь собирался устроить в Париже «Русские балетные сезоны». Фокин жаждал танцевать у него и уговорил попытаться попробовать Павлову.